– Ваше превосходительство, беда! Потемкин второй день пытает Пугачева. Я пробовал остановить, но он меня не слушает. Только вы можете помочь!
Сообщение было тревожным – и в то же время удивительным. Удивительное состояло в том, что француз обращался к наместнику на чистом русском языке. И граф Панин не преминул обратить внимание на это обстоятельство.
– Когда же это вы, шевалье, успели нашему языку выучиться? – спросил он.
– Да вот как-то успел, – ответил удивительный француз. – Я вам потом объясню. Давайте сперва расправу остановим.
– Где они – в съезжей?
– Именно там.
Ничего более не говоря, граф направился в съезжую избу, где имелся застенок с дыбой. Еще войдя в сени, он услышал раздавшийся из застенка стон. А войдя внутрь, увидел и картину пытки. Пугачев висел на дыбе и глухо стонал. Возле него стоял палач со щипцами в руках, в горне горел огонь, на котором палач мог раскалить свой инструмент. А за столом в углу сидели двое: сам Потемкин и секретарь, записывавший показания пытаемого.
– А, вот и Петр Иванович! – приветствовал Панина начальник секретных комиссий. – Запоздал ты, Петр Иванович, я вот решил без тебя начать. Дело государственное, безотлагательное, так что медлить нельзя. А это кто с тобой?
– Это? – сказал Панин, покосившись на француза. – Это офицер, мой помощник. И между прочим, человек, вхожий к государыне. Значит, ты, Павел Сергеич, решил пренебречь моим запретом, причем дважды. Я не велел допрос без меня начинать – и пытку применять тоже запретил.
– Тебе, Петр Иванович, конечно, от государыни большая власть дана над всем краем, – ответил на это Потемкин. – Однако и у меня кое-какая власть имеется. И соображения о пользе государственной тоже есть. Вот почему решился я твой запрет нарушить.
Де Ружен думал, что Панин, видя такую дерзость со стороны подчиненного чиновника, вспылит и начнется склока. Однако тот сдержал гнев. Он прошел к дыбе и тихо приказал палачу:
– Ну-ка, опусти его на пол.
Это было сказано тихо, но таким непререкаемым тоном, что «мастер заплечных дел» не посмел ослушаться. Он закрутил ворот, лязгнули цепи, и бунтовщик опустился на пол. Ноги его не держали, и он рухнул, оставшись лежать у ног палача.
– Посади его на скамью! – велел Панин.
Палач выполнил и этот приказ и посадил Пугачева, прислонив его к стене.
– Дай ему воды!
Арестованный сделал несколько глотков, вода текла по его лицу, по шее. Глаза открылись, он обвел взглядом камеру.
– Ну, казак, узнаешь ли ты меня? – спросил Панин, наклоняясь к арестованному.
Пугачев взглянул на стоявшего перед ним человека, глаза его, вначале мутные, прояснились, взгляд стал осмысленным. Он выпрямился на лавке, сделал попытку встать, но ноги не слушались. Тогда он, все еще сидя, прохрипел:
– Узнаю, ваше превосходительство, господин генерал! Служил… служил под началом вашей милости…
– Хорошо, отдыхай, – разрешил Панин. И, обращаясь к стоявшему в дверях конвою, распорядился: – Отведите его, где он содержится. – После этого повернулся к начальнику секретных комиссий и спокойно спросил: – И много ль ты узнал, нарушив мой запрет? Что мятежник показал под пыткой?
– Многое показал, – с важностью ответил Потемкин. – Заявил, что возмущение свое замыслил давно, еще когда в войске служил и в боях с турками участвовал. И в том ему содействовали раскольники, имена коих он назвал. Вот, смотри. – И генерал-майор протянул Панину кипу исписанных листов.
Однако граф не спешил их брать. Он внимательно глянул на своего напарника по следствию:
– А скажи мне, Павел Сергеич, каким же образом раскольники оказались в войске? И что они там делали?
– Что они делали, то мне неинтересно, – сказал Потемкин. – Мне имена важны. Раскольники эти сейчас обитают на Яике и на Узене. Вот мы пошлем туда арестную команду и всех их арестуем. Как начнем их железом жечь, они нам те показания мятежника подтвердят.
– Может, и подтвердят, – кивнул Панин. – А может, и нет – люди они крепкие. Но в любом случае веры тем словам не будет. Под мукой чего только человек не покажет! И все будет вранье! Как и то, что тебе Пугачев сейчас показал.
– Почему ж ты полагаешь, Петр Иваныч, что это все вранье? – спросил Потемкин.
– Почему? Да вот почему: потому что войсками у Бендер командовал я! – вскричал Панин, более не сдерживая свой гнев. – И никаких раскольников в моих войсках не было! И близко тоже не было! Да и не потерпел бы я никаких посторонних при войске! И вахмистр Емельян Пугачев там служил храбро! А что он под пыткой показал… Так завтра жги его сильней, он тебе, пожалуй, покажет, что ему сам турецкий султан тот злой умысел передал! – Он прошелся взад-вперед по избе и, немного успокоившись, произнес: – Завтра заново все будем расспрашивать. Уже без дыбы и щипцов.
…На другой день начались допросы, которые продолжались три дня. На них арестованный подробно рассказал, как был арестован в первый раз, как бежал, как потом пробрался в Польшу, а оттуда на Яик. Потемкин несколько раз спрашивал его о том, кто внушил ему замысел взять имя покойного императора Петра и не был ли это кто-то из знатных людей. И каждый раз Пугачев отвечал одно и то же: что мысль о мятеже возникла у него уже на Яике, под влиянием рассказов казаков об их прошлых возмущениях. Так же твердо он говорил о том, что никакие знатные люди ему не помогали.
Все три дня, пока шли допросы, в углу камеры сидел молодой художник Жан Полье с мольбертом. Он сделал несколько рисунков карандашом, запечатлев облик арестованного, и набросок маслом. А один раз в камеру вошел и второй француз, де Ружен. Он с интересом взглянул на «казацкого императора». Тот, в свою очередь, вгляделся в пришедшего, и его лицо выразило удивление. Это не укрылось от взгляда генерал-майора Потемкина.
– Что такое? – спросил он. – Что ты так смотришь на этого человека, вор? Ты раньше его видел?
– Нет, ваше благородие, откуда? – ответил Пугачев. – То, видать, птица высокого полета. А наш брат летает низенько, но быстро. Он не из нашей стаи.
– Ну то-то же, – кивнул Потемкин. – Хорошо, отвечай дальше. Ты показывал, что после начала осады Оренбурга твоя орда имела ставку в селении Берды…
Допрос продолжался.
2 января 1787 года в столице Российской империи городе Санкт-Петербурге царило необычайное оживление. К Зимнему дворцу вереницей подъезжали кареты и крытые возки, один роскошнее другого. Все они были устланы коврами и медвежьими шкурами, возницы щеголяли в нарядных тулупах, подпоясанных золотыми и алыми кушаками.
Уже вся площадь перед дворцом была запружена повозками, а со стороны Адмиралтейства подъезжали все новые. Толпившийся на площади народ, кто знал арифметику, пробовал их сосчитать, но ни одному не удалось: доходили до сотни, а потом сбивались.
– Да их вовсе не счесть! – раздавались восхищенные голоса. – Сотни две, наверно, будет! А какие сани все знатные, кучера какие важные!
Из дворца выносили и укладывали в повозки различную утварь: сундуки с одеждой и обувью, тулупы, корзины с дорогой царской посудой, провизией, винами. Слуги суетились вокруг экипажей, сновали из дворца к поезду и обратно, словно муравьи вокруг своего муравейника.
Собравшийся народ дивился на происходящее и высказывал предположения. Одни говорили, что это государыня отправляет своего верного слугу светлейшего князя Потемкина воевать турецкие земли до самой Индии и далее, до Китая. Другие, более знающие, указывали, что тут не Потемкин, что светлейшего князя в Петербурге и вовсе нет, что тут, верно, сама государыня в дорогу собралась. В качестве доказательства указывали на самую большую карету, стоявшую прямо перед парадными дверями дворца. Карета эта внушала изумление как своими размерами (она вмещала до двенадцати пассажиров и походила на небольшой дом на колесах), так и роскошью убранства – вся она сверкала золотом. Везти этот чудо-экипаж должны были 40 лошадей, запряженных попарно.
– Это беспременно государыни-императрицы карета, – уверенно говорил один купец почтенного вида. – В эфтой самой карете она о прошлый год в Москву ездила, а допрежь того – в Вильну.
Конец досужим разговорам положил отставной солдат, водивший знакомство с кухаркой с дворцовой кухни. Он и возвестил народу верную новость о происходящем. Оказалось, что карета перед дворцом точно должна везти государыню, но не в Москву, а в далекую страну Крым. Тот Крым, как слышно, находится далеко за краем земли, и живут там одни татары и прочие нехристианские народы, и всяких чудес там много.
Сведения, полученные от дворцовой кухарки, были недалеки от истины. Действительно поезд, так поразивший жителей столицы, должен был везти императрицу Екатерину Алексеевну в длительный вояж по вновь присоединенным к России землям. Предполагалось посетить, во-первых, Малороссию с древним Киевом, затем Новороссию, с только что основанными новыми городами Екатеринослав и Херсон, и наконец – Крым. Поездка предполагалась небывалая по своему размаху: в ней должно было принять участие свыше трех тысяч человек. В их числе был император австрийский Иосиф II, три иноземных посла – немецкий граф Кобенцель, английский Фитцгерберт и французский граф Сегюр – и множество вельмож, в числе которых был принц де Линь.
