Ознакомительная версия.
– Поможет? Ага… Так значит, девушки в остроге? Светленькая и чернявая?
– Ну да, светленькая и чернявая, Ладислава и Любима, Зверинова дочка. Ты еще забыл рыжую, Речку.
Упав на колени, странник Никифор тут же вознес краткую благодарственную молитву.
– Сам Господь послал тебя мне! – с улыбкой сообщил он Ярилу. И ни тот, ни другой не заметили, как совсем рядом с ними тихонько качнулись ветки орешника и скрывавшийся там Немил спрятал под плащ кинжал.
– Здрав будь, воин, – завидев идущего по лесной тропе незнакомца, Хельги-ярл вышел из-за кустов и поклонился.
– И к тебе да будут милостивы боги, – с усмешкой отвечал путник – дюжий, давно не стриженный мужик с кустистыми бровями и руками, как грабли. Такому попадись только в глухом углу.
– Не скажешь ли нам, как идти в Чернигов?
– Идите, как идете, – посоветовал незнакомец. – Только не сворачивайте с тропинки, не то забредете в болото, иль куда похуже. – Он в сердцах сплюнул, что вовсе не укрылось от внимательных глаз ярла.
– Три ногаты – и ты проведешь нас «куда похуже». У нас к ним свои счеты.
– Пять монет! – моментально сориентировался мужик. – И моя помощь. Мне они тоже задолжали. Только… – Он обвел подозрительным взглядом вооруженных людей – Снорри и Ирландца с парнями, вышедших из лесу по знаку Хельги. – Мне кажется, недостаточно вас, чтоб разворошить это осиное гнездо.
– А что, никаких селений поблизости от… от «гнезда» нет?
– Есть, как не быть. – Мужик пожал плечами, хохотнул. – Вообще-то, тут и Чернигов поблизости.
– Ну, раз есть, тогда веди.
– Да мне, вообще-то, в Любеч.
– Вспомни про обещанное тебе серебро.
– Эх, ладно. За каких-то… жалких шесть монет. По рукам!
Кивнув, случайно встретившийся ярлу Авдей-проводник быстро зашагал по тропке, оглядываясь лишь изредка – не отстали ли. Никто не отставал, и деревья быстро скрыли небольшой отряд ярла от любопытных взглядов. Впрочем, не было тут ничьих любопытных взглядов.
Алое, только что взошедшее солнце светило в лица идущим.
Ты вынес день работы,
Снеси теперь и ночь.
Здесь нет часам отсчета,
Чтоб время превозмочь.
Вернер Бергенгрюн «Соль и пепел»
Бабка Гиздимея считалась в округе ведьмой. Много чего нехорошего ведала – потому и ведьма. Колдовала – на приворот, на порчу, даже бурю иногда вызывала, ну, а если кто хорошо просил – то и дождичек в знойный день, и, наоборот, солнышко – в дождливый. Побаивались Гиздимею, да и как не побаиваться, коли та с богами кажинный день запросто общалась. Да и вид имела соответствующий: на спине горб, лицо смуглое, морщинистое, нос крючком, глаза пронзительные, злые, цвета нехорошего – светло-светло серые. Вот уж поистине, недобрый цвет среди темноглазых полян. А вот, скажем, на севере, где-нибудь в Альдегьюборге-Ладоге, где все с глазами светлыми, серыми да голубыми, вот там черный глаз нехорошим, колдовским считался, ну, как на юге – светлый. Жила бабка Гиздимея не как все люди – в селеньях там, или в городах, а по-своему, одиноко, средь глухого урочища. Позарастали туда все стежки-дорожки травою да папоротниками, ни пешему не пройти, ни конному не проехать, а все ж, кому надо, знали, где ведьму искать. Сильной колдуньей считалась бабка, хоть и боялись ее люди, да уважали. Правда, угодья ее близ урочища дикого обходили десятой дорогой – Гиздимея не в праздности, да не одиноко жила, хозяйство имела справное: десяток коров, козы, кузница – с молотом бабка не хуже любого кузнеца управлялась – еще и гончарную печь сложила: глины вокруг было множество, чего ж зазря добру пропадать? Оно конечно, одной с этаким хозяйством не сладить, а закупов, рядовичей иль холопей – нет, не боярыня, чай, и не княжна. Потому и уводила Гиздимея со дворов работников. Околдовывала, да уводила – и работали они у нее, не покладая рук, до самой смертушки, а та быстро приходила – и от труда непосильного, и от места дурного, там, в урочище-то, только ведьмы и могли жить, другие долго не выдерживали, кровью начинали харкать да помирали. А вот бабке Гиздимее – хоть бы хны, одно слово – колдунья.
Ранее утреннее солнышко золотило верхушки сосен, слабый ветер покачивал желтые ветви берез и красные кленов, носил в прозрачном воздухе невесомые паутинки. На голубом фоне неба отчетливо выделялись черные стаи перелетных птиц, потянувшихся к югу. Птицы протяжно кричали, прощаясь до весны с этим благодатным краем, и в крике этом сквозила светлая щемящая грусть.
Истома Мозгляк, приложив руку ко лбу, проводил улетающих птиц взглядом и тяжко вздохнул. Тут же встрепенулся, бросив через плечо быстрый испуганный взгляд – не услыхала бы колдунья вздоха, не то вновь посадит на цепь, которую не так давно и сняла-то. Подойдя к ведьминой избе, как верный пес, поскребся осторожненько в дверь – уж всяко проснулась бабка. И верно.
– Ты ли, Истомушко? – послышался изнутри глухой скрипучий голос – не спалось Гиздимее утречком.
– Я, хозяйка, – льстиво отозвался Мозгляк. – По добру ли спала?
– Ой, не по добру, не по добру. Все сны разные видела… ну да то тебе знать ни к чему. Чего скребешься-то, аль неслухи еще не встали?
– То-то и оно, что не встали! – радостно сообщил Истома. – Может, кнутиком их постегать немножечко для-ради проворства лучшего?
– А и постегай, Истомушко. В том худа нет, – согласилась ведьма. – Потом покорми да на работку спроворь быстрехонко – глину-то успеть бы перемесить до морозцев.
– Успеют, матушка, – возликовал в душе Истома – не нужно сегодня самому месить глину, вот бы и дальше так! – Успеют. А не успеют, так им же хуже!
Бросив ненавидящий взгляд на приземистую ведьмину избу, Истома почесал под железным ошейником шею и, нырнув в свою землянку за плетью, на цыпочках подобрался к амбару. Кажется, там уже шевелились. В одно мгновение отбросив массивный засов, Мозгляк распахнул дверь и коршуном налетел на только что поднявшихся, натягивающих рубахи отроков.
– Спите, собаки ленивые? Вот вам, вот! – Он принялся нещадно орудовать плетью, нанося сильные удары по спинам и рукам юношей. – Вот вам! Так-то вы отплачиваете за матушкину доброту?! – Эту фразу он нарочно прокричал, как мог, громко – чтоб услышала хозяйка. – Скоты лентяные! А ну, брысь на глину!
– Поесть бы, дядько, – хмуро зыркнул на Мозгляка один из отроков – светлоголовый Вятша. В серых глазах его явственно читался вызов. Истомина б воля, убил бы его сразу, так и нужно поступить с воспитанным в сгоревшем остроге воином-волком, Истома то знал хорошо. Второй парень, темненький киевлянин Порубор, был посговорчивей, послабже, вот и сейчас аж сжался весь под ударами плети. Чувствовалось – вот-вот заплачет от боли, и заплакал бы, если б не стыдился Вятши, которому, сказать по правде, досталась большая часть ударов.
Ничего, Вятша, ничего… до заморозков-то еще есть работа, а уж потом поглядим… Злобно плюнув в сторону светлоголового парня, Мозгляк вышел из амбара и, сняв с очага в углу усадьбы кадку с варевом, зачерпнул из нее две миски полбы. Поставил тут же, на стол под навесом, с усмешкой глянул на подошедших отроков – жрите мол.
Позавтракав, те, понукаемые Истомой, гремя колодками и цепями, вышли со двора усадьбы и направились к оврагу месить глину. С погодой им, можно сказать, повезло – вчера еще моросил дождик, а сегодня с самого утра ярко светило по-летнему ласковое солнышко. Весело чирикали воробьи на ветках берез, налетавший изредка ветерок гнал вверх по тропе желтые и красные листья. От ручья, журчащего на дне оврага, поднимался пар. Холодненько еще было – утро-то раннее.
Достав прихваченные с собой цепи, Истома аккуратно пристегнул их к ошейникам отроков, обмотал другими концами вокруг толстой, росшей на самом краю оврага, березы, закрепил железным шипом, после чего снял с ног ребят тяжелые буковые колодки.
Ни слова не говоря, оба отрока принялись месить глину в специально вырытой и укрепленной прутьями яме. Истома же, устроившись у корней березы, внимательно наблюдал за ними, время от времени искоса посматривая на видневшуюся из-за леса усадьбу. Знал – хозяйка не доверяет никому, все проверяет самолично. Нужно было проявлять рвение.
Солнце постепенно становилось все ярче, небо – голубее, вот только вода в ручье по-прежнему оставалась холодной. Отроки работали споро, особенно Вятша – вынослив, уж этого не отнимешь, не то, что тяжело дышащий и хватающийся за правый бок Порубор. Знали оба: за хорошую работу вечером полагался хороший обед, за плохую – порка. Потому и старались – не очень-то хотели еще раз отведать плетки. Да и с пищей их бабка никогда не обманывала – оглядит сама, сколько за день сделали, ухмыльнется довольно, вечером, глянь – и мясо в миске плавает, и лепешки толстые, да с маслом, и молоко. А ежели не успевали… лучше про то и не думать.
Ознакомительная версия.
