Он наколол кусок сала на кончик ножа — забросил его в рот.
Я вытер о газету испачканные рыбьим жиром пальцы, из чайника плеснул воды в пахнущую водкой чашку.
— При чём тут армия? — сказал Аверин. — Не слышали, что случилось около наших Комсомольских прудов? Три дня назад, кода мы в колхозе были.
— Сберкассу ограбили?
Пашка говорил с набитым ртом: «сберкасса» в его исполнении прозвучала, как «бекасса».
— Какая сберкасса?! При чем здесь сберкасса? Женщину убили!
Я ел рыбу. Пашка жевал сало. Ждали продолжение рассказа.
— Неужели не слышали?
Мы с Могильным синхронно покачали головами.
— Там такая история…
Славка одним глотком опрокинул в рот содержимое чашки — закусил куском хлеба.
Пашка последовал его примеру.
— Семнадцатый детский сад около нижнего пруда знаете?
— Нууу… — неопределённо протянул Могильный.
Я отрицательно мотнул головой.
— В ночь с пятницы на субботу около него женщину убили, — сказал Аверин. — Ударили несколько раз по голове молотком.
— Ого! — отреагировал на известие Пашка.
Я насторожился.
— Убили и бросили прямо на детской площадке — в павильоне, — сообщил Слава. — Её утром дворник нашёл. Хорошо, что до появления детей! Представляете, если бы дети на неё наткнулись?
— Да уж.
— Батя слышал…
Аверин не договорил — замолчал.
— Что слышал? — спросил Могильный.
— Ему знакомый по секрету сказал: эту женщину… того…
— Чего, того?
— Ещё и изнасиловали, — сказал Славка.
Вылил себе и Паше в чашки остатки водки.
Пол-литра «Столичной» закончились меньше чем за час.
— Но за это я поручиться не могу, — добавил староста. — Может, отцу и наврали.
Парни выпили не чокаясь.
Аверин прожевал корку хлеба.
Могильный закусил салом.
— А почему решили, что её убили именно молотком? — спросил я.
Аверин заморгал — будто убирал с глаз помеху.
— Эээ… так нашли же его, — сказал он.
— Убийцу? — спросил Паша.
Склонился над столом, словно хотел лучше слышать ответ старосты.
— Молоток, — произнёс Славка. — Прямо там, около тела и нашли. В павильоне. Это точно: батя так сказал. Самый обыкновенный молоток, он сказал, как у нас дома.
— А убийца?
— Что, убийца?
— Нашли?
Аверин посмотрел на Пашку, потом на пустую бутылку — спрятал ту под стол.
— Убийцу ищут, — сказал он. — Отец думает, что скоро найдут. Такое дело! Отец говорил, что в горкоме партии взяли это дело на заметку. Пообещали любую помощь. Это не какое-то там ограбление сберкассы! Милиция весь город перевернёт, но преступника отыщет. Можете не сомневаться. А я им помогу.
Слава заглянул в пустую чашку.
— Я с тобой! — заявил Могильный.
— Куда ты со мной?
— В дружину запишусь.
Я промолчал.
— Давай, — сказал Слава. — Вместе веселей будет.
Аверин схватил чашку… но его рука замерла, не донеся её до чашки Павла. По покрасневшим Славкиным скулам я видел, что водка удачно легла в его животе поверх выпитого накануне пива. Староста нахмурился. Взглядом пробежался по столу. Многочисленная еда его не заинтересовала. Аверин печально вздохнул, виновато взглянул на Пашу, поставил чашку на столешницу.
Подумал пару секунд — протянул Могильному руку.
— Договорились, — сказал он.
Парни обменялись рукопожатиями.
«А вот и первое появление маньяка, — подумал я, краем уха слушая болтовню соседей по комнате. — Эту женщину убил не Комсомолец. Потому что я этого точно не делал. Да и не имел такой возможности: в ночь с пятницы на субботу находился далеко от Комсомольских прудов. Вот почему Людмила Сергеевна сомневалась в причастности Александра Усика к убийствам женщин. На момент первого убийства у Комсомольца имелось железное алиби. Что не исключало его причастности к гибели Светланы Пимочкиной».
В голове промелькнула мысль о том, что не мешало бы прогуляться к телефону-автомату, чтобы сообщить милиционерам об орудовавшем у них под носом убийце-каннибале. В этом варианте настоящего я не позволю Рихарду Жидкову преспокойно топтать ногами планету. Как и планировал, начну с анонимных звонков: одного, двух, трёх — сделаю, сколько понадобится.
Взгляд наткнулся на штаны, что сохли на натянутой под потолком комнаты верёвке. Вода с них уже не капала. Но, судя по тому, как под их тяжестью провисал толстый шнур, раньше утра их одевать нежелательно. Треники с оттянутыми коленками пребывали в том же влажном состоянии — их я стирал, обернув вокруг своей поясницы рубаху. Вздохнул. От спиртного кружилась голова.
Решил, что сегодня тревожить милицию уже не стану. Тем более что звонить собирался не из ближайшего таксофона, а намеревался отъехать от общежития пару остановок на автобусе — для конспирации. Мне не лень выходить из корпуса общаги. Я понимал, что задумал нетерпящее отлагательства дело. Но подобающей одежды для поездки на общественном транспорте у меня не было. А значит: возникли форс-мажорные обстоятельства.
* * *
В прошлой жизни я бы не ощутил опьянения, проглотив даже стакан водки. А уж в молодости для меня и пол-литра не являлись серьёзным испытанием. Но теперь приходилось мириться с новой реальностью. Во мне сейчас было далеко не сто килограмм живого веса. Да и должных навыков Александр Усик не приобрёл. Для нового тела сто грамм «Столичной» оказались чувствительной дозой. Веки от них налились тяжестью. Тело отчаянно намекало, что его следует немедля доставить на кровать.
Вновь вспомнил, какая огромная разница в возрасте разделяла меня и соседей по комнате. Слушал рассуждения парней о женщинах, о политике, о космосе и умилённо улыбался. Но сдерживал желание макнуть молодых советских граждан лицом в суровую реальность. Подумал, что Славе и Паше незачем знать о том, что даже при жизни их детей не наступит царствие всеобщего достатка и равенства. Не стал их просвещать и на тему космоса: расстраивать тем, что пшеница на Марсе если и заколосится, то не через тридцать лет.
Мне почему-то было стыдно из-за того, что я совсем не думал о голодающих детях Африки, о борьбе народа Вьетнама со сворой жадных капиталистов и не мечтал о победе на президентских выборах в США кандидата от Коммунистической партии. Как всё же я пока был далёк от образа настоящего советского человека! Мне стало стыдно за свою чёрствость и политическую несознательность. Когда это осознал, то понял: пора ложиться спать. Ведь завтра мне предстояло вновь почувствовать себя студентом Зареченского горного института.
Глава 8
Спиртное, выпитое перед сном, сгладило моё недовольство пружинами кровати. Уснул я, едва прикрыл глаза. Спал крепко. Первая ночь в общежитии (если судить по дате) прошла спокойно. Я не просыпался от криков и громкой музыки. Никто не ломился к нам в дверь. Не бренчали под окном на гитаре пьяные барды. Даже Аверин и Могильный не храпели. Всё способствовало тому, чтобы я выспался и утром не слишком злился на истерично задребезжавший будильник.
Утро походило на то, что я пережил перед поездкой в колхоз. За одним исключением: в этот раз коридоры общежития не казались безлюдными. Занятия начинались у большинства студентов в одно время. А значит, и будильники заголосили почти одновременно. Сонные непричёсанные молчаливые мужчины шаркали ногами, следовали друг за другом: кто на кухню (греть в чайнике воду), кто в противоположную сторону — избавляться от щетины на лице и чистить зубы.
* * *
От корпусов общежитий в направлении горного института с печальным видом шли студенты. Я пристроился в общую вереницу, вполуха слушал недовольное ворчание Пашки Могильного. Того раздражало буквально всё: и утренняя прохлада, и громкие голоса птиц, и даже шелестевший листвой тополей ветер. Староста шёл молча, но так же, как и Пашка, хмурился. Насколько я понял, они вчера засиделись допоздна. Не угомонились, пока ни перемыли кости всем мировым лидерам, ни обсудили достоинства и недостатки девчонок из нашей группы, ни прикинули шансы футбольной сборной СССР на чемпионате мира в следующем году.
