Раз уж я решил стать отличником, то место в первых рядах — для меня. Помнил, что именно на них обычно сидели зубрилы и ботаники. В прошлой жизни я с этой разновидностью студентов не имел ничего общего. Но сейчас без раздумий примостился напротив вождя мирового пролетариата, что лукаво посматривал на студентов с портрета на стене. Повинуясь проснувшейся старой привычке, осмотрел столешницу на предмет неприятных сюрпризов — чернильных пятен, жевательных резинок и острых заноз. Решение проблемы с одеждой я пока не придумал, поэтому соблюдал осторожность.
Чувствовал на своём затылке пристальный взгляд (Пимочкина?), но не обернулся. В прошлой жизни я хорошо научился обращаться с женщинами в постели. А вот все эти разборки «любишь — не любишь» обходил стороной. В молодости мне хватало общения с женой. Потом предпочитал скоротечные романы, когда жена решила, что сможет прекрасно жить без меня, но на мои деньги (на алименты она купила две квартиры в Москве и одну в Питере). Указывал девицам на порог, как только заходила речь о «серьёзных» отношениях — благо партия в то время уже не наказывала за аморальное поведение.
С удивлением обнаружил, что перспектива «разборок» с комсоргом напрягала меня сильней, чем предстоящие встречи с маньяками. Головой я понимал, что все эти Светкины взгляды, улыбки и подарки в виде гематогена — не что иное, как ухаживание. И в то же время, никаких конкретных шагов в борьбе за мою руку и сердце Пимочкина пока не предпринимала. Я находил глупым ругать девчонку за хорошее ко мне отношение. И в то же время понимал, что её «шефство» надо мной ни к чему хорошему не приведёт — ни для неё, ни для меня. Однако всё не находил подходящего момента, чтобы расставить точки над «ё» в наших бесперспективных отношениях.
Вынул из потёртой текстильной сумки (как же мне недоставало в этом времени полиэтиленовых пакетов!) чистую толстую тетрадь, заготовленную для учёбы ещё самим Комсомольцем. Проверил работу шариковой ручки — снова порадовался, что не придётся писать перьевой: не представлял, как вообще можно писать, макая железку в чернила. Никто не спешил занимать по правую руку от меня свободное место. Либо не считали его удачным, либо не желали делить парту со мной. Это в прошлой жизни от желавших сидеть со мной рядом не было бы отбоя — и в институте, и после. Теперь моё соседство не казалось одногруппникам привлекательным.
«Пора привыкать к новым реалиям», — подумал я.
И услышал первый в моей новой жизни звонок на урок.
* * *
Преподаватель вошёл в аудиторию сразу же, как смолк звонок — невысокий, короткостриженый, с лысой макушкой, чёрными усами и бородкой а-ля Дзержинский. Одернул полы серого пиджака с испачканными мелом рукавами. Плотно прикрыл высокую массивную дверь — та жалобно скрипнула. Близоруко сощурил глаза, не глядя на студентов прошёл к своему столу, поставил на стул портфель. Принёс с собой резкий запах одеколона, и табачного дыма.
Скрестил на груди руки — мне стало понятно, откуда взялись на его пиджаке следы мела. Чуть приподнял подбородок — указал своей бородкой точно мне промеж глаз. Я рассмотрел на его щеке след от алой помады, в усах — несколько хлебных крошек. Постарался не дышать полной грудью: запахи современного парфюма напоминали мне ароматы боевых отравляющих веществ. Преподаватель застыл, подслеповато глядя на окна поверх голов студентов. Откашлялся, прочищая горло.
— Меня зовут Попеленский Виктор Феликсович, — чуть растягивая слова, сообщил он. — Я кандидат наук, доцент кафедры высшей математики нашего университета. Буду вести у вас занятия по математике.
«Точно! Феликс», — вспомнил я прозвище этого доцента. Видел его раньше (или позже?) в институте. Но в основном — со стороны. Вот только в те годы он был уже совсем седым — да и его лысина подросла. Я слышал о вредном характере Попеленского от студентов других групп (без конкретики). Несколько раз в девяностых годах Феликс замещал нашего преподавателя. Приходил на лекции в похожем пиджаке (или в этом же?). Начитывал темы неторопливо, словно нехотя — его голос убаюкивал.
— Предупреждаю сразу, — сказал Виктор Феликсович. — Автоматов я не ставлю — никому. И не терплю прогульщиков. В этом полугодии по моему предмету экзамена у вас не будет. Но не расслабляйтесь. Зачёт у меня просто так никто не получит.
Он выдержал паузу, чтобы мы смогли прочувствовать всю значимость его слов.
— Кто староста? — спросил Попеленский.
Я услышал в аудитории позади себя скрежет ножек стула по полу.
— Фамилия?
— Аверин, — раздался голос Славки.
— Подойди.
Феликс звякнул запорами, сунул в недра своего портфеля руку, извлёк на свет лист бумаги — пока староста маршировал между рядами.
— Вот, держи.
Вручил Аверину бумагу.
— Перепиши задания на доску. Разборчиво!
Достал из портфеля завёрнутый в бумагу кусок мела, передал его Славке.
— Старайся не мельчить, — велел Феликс.
Повернулся к аудитории.
— Я не принимал у вас вступительный экзамен, — сказал он. — Потому не представляю, насколько хорошо каждый из вас разбирается в математике. Или насколько плохо.
Он усмехнулся, блеснув большими передними зубами.
Шагнул вперёд, ближе к моей парте — запах одеколона усилился.
— Сейчас вы напишете простенькую работу, — сообщил Феликс. — Решите всего десять заданий. Или попытаетесь решить. Времени у вас будет: до конца пары — почти полтора часа.
Славка Аверин зачирикал мелом по доске — выводил на той цифры и символы.
— Рассаживайтесь по одному. Столов хватит всем. Я прослежу, чтобы вы пользовались своей головой, а не умом соседа. Хочу сразу понять, кто из вас бэздарь.
Слово «бездарь» Феликс произнёс через «э» — растягивая этот звук, акцентируя на нём внимание.
— Давайте, давайте! — сказал он. — Рассаживайтесь!
Мне пересаживаться не пришлось.
За моей спиной началась суета: шарканье ног, скрип стульев.
Я услышал недовольное ворчание студентов.
— Кто решит все задания, — сказал Попеленский, — может быть свободен. Времени у вас будет предостаточно. Пишем на отдельных листах. Не забываем указывать номер группы и фамилию.
Взглянул на часы.
— Приступайте.
Он переставил портфель на стол. Уселся. Придвинул к себе журнал учёта посещаемости.
— Ну а пока староста переписывает задания, узнаем, кто сегодня не явился на занятия, — сказал Феликс.
Провёл пальцем по списку.
— Аверин!..
* * *
Я давно уже не испытывал страха перед всевозможными экзаменами, контрольными работами, зачётами и собеседованиями. В моей прошлой жизни их было столько, что они давно превратились в «бытовуху». К тому же, самостоятельная работа на первом же занятии в институте, на мой взгляд, ничего не решала. И на мою цель заработать стипендию отличника повлиять не могла (тем более что экзамена по вышке в этом полугодии не будет). Поэтому я спокойно смотрел на доску, куда Славка шустро переписывал с листа цифры и знаки. Слушал тоскливые вздохи студентов. Рассматривал короткое задание под номером «один».
Сомневался, что воскрешу хоть что-то из помещённого когда-то в память багажа институтских знаний. Уж очень много времени прошло. Сомневался… до того, как взглянул на доску. «Вычисление двойного интеграла в декартовых координатах», — появилась в голове мысль. Смысл этого выражения был мне вполне понятен. И не испугал — напротив, заставил улыбнуться, будто при встрече со старым знакомым. Я вдруг понял, что все эти закорючки, иксы и игреки не кажутся мне бессмысленным нагромождением символов. Выдернул из тетради двойной лист. «Вычислить двойной интеграл… Граница области задана символами…»
Принялся чертить координатные оси, строить область «D». «Область правильная», — отметил я, удивляясь тому, как легко извлекал из памяти былые математические познания. «Преобразуем уравнение». Перед мысленным взором почему-то предстали обложки книг, что я нашёл в чемодане Комсомольца. Подумал о том, что парень справился бы с задачами не хуже меня. Ведь не случайно же он оказался в горном институте — только наивные полагали, что экзамены для поступления на горный факультет сдать легко и просто. Легко — если в голове у тебя хороший багаж школьных знаний по физике и математике.
