что-то ему сделать. Ярость на секунду вспыхнула во мне так ярко, как не горело даже пламя. Я покажу ему, что значит вламываться к Рихтерам… и какую цену придется заплатить за это.
- Тебе нужно сделать вид, что убегаешь… я отвлеку его. - Прошептала мне Гвин, кивая на оставшиеся позади тумбочки. Я замешкалась, видя, как в глазах юноши идет беспокойная, сбивающая меня с толку борьба. Что-то мешало ему просто напасть на нас… он не хотел своими руками убивать детей, он страшился этого, а значит мы имели преимущество, которое нужно было реализовать не в бегстве, а в нападении. Более того, план Гвин означал то, что она рискует ради наших жизней, но я не могла принять этой жертвы. Она не будет страдать и биться, пока я отступаю лишь для того, чтобы ударить в спину. Это и мой бой тоже, я хочу встретить судьбу лицом к лицу. - Лиз, прошу тебя.
- Нет, нападаем, он растерян, все пошло не по плану… нужно действовать. Доверься мне, хорошо? - Юноша начал что-то кричать на неизвестном мне языке, жестикулируя свободной рукой, и указывая мечом из стороны в сторону, при этом, абсолютно не держа какой-либо обороны, даже я понимала это, глядя как беззащитно его сердце и торс. Гвин тоже замерла, словно видя тоже самое что и я, она должна была видеть, скорее всего, Годрик множество раз сражался при ней. Мы затихли, напрягаясь всем телом, что, казалось, расслабило юношу, заставив того успокоиться, даже сделав шаг на встречу, но при этом, держа клинок лезвием к полу. Роковая ошибка, шепот, подаривший мне слова молитвы, вновь зазвенел средь мыслей, призывая к незамедлительной, беспощадной атаке. Сердце заболело от ожидания, а руки свело, но я не выронила клинок. Нужно подождать Гвин… я не умею сражаться, не в моих силах бросаться вперед. Нужно сдерживать их Волю, направляя ее туда, где она будет полезна.
- Хорошо, тогда я попытаюсь атаковать его справа, а ты слева, если что… бей куда видишь, только не слишком глубоко, чтобы нож не застрял. На счет три. Раз… два… три. - Мы одновременно бросились вперед, заставляя юношу сделать шаг назад, но все же, он был воином, потому заученные во время обучения рефлексы дали знать о себе. Его клинок взметнулся на встречу Гвин, но та, к моему счастью, сумела подставить под удар юноши свой кухонный нож, который только чудом смог задержать его, не дав разорвать детское плечо и поставить под вопрос успех всего сражения. Послышался ужасающий скрежет, охвативший душу и тело парализующим, проникновенным холодом, что на секунду, полностью заглушил все звуки вокруг. На землю посыпались искры, в ноже Гвин осталась глубокая насечка, уходящая в сталь на несколько сантиметров, почти что разбив лезвие надвое. Сама Гвин заскользила по крови, вот-вот норовя упасть на спину, но оперевшись о поваленную мебель смогла устоять, готовясь к его ответному удару, которого уже не последовало.
Я никогда не испытывала чувств острее, чем в тот миг. Мне казалось, что перед глазами пронеслась вся жизнь, полная скуки и одиночества, но имеющая в себе тепло и редкое счастье, что готово раствориться в вечности вместе со мной, когда сложив голову в этом бою, я отправлюсь в тьму. Руки не дрожали, лишь пальцы беспокойно обхватывали рукоять, никак не в силах найти для себя место, от того, проворачивая в лезвием ножа, делая удар только опаснее и больнее. С разбега прыгнув на юношу, я ударилась о его бок головой, сбивая с ног и тут же, незамедлительно и хаотично начала пронзать его тело, вгоняя лезвие в живую плоть, ощущая как мои руки покрываются быстро бегущей кровью, струящейся из рваных, неровных ран, которыми я исполосовала дрожащее тело, уже не рассчитывая убить его за один удар, но с стальной уверенностью закончить дело, доведя до конца то, что начала. Юноша истошно закричал, роняя клинок. Боль, такая истинная и живая, я ощущала ее, в движении крови, и тела. Агония и шок юноши не проходили, его рука попыталась скинуть меня с себя, но я заметила это, резко проводя лезвием ножа в право, оставляя на боку длинный, ужасающе неровный порез, но не остановившись на этом, я вогнала лезвие почти по рукоять, не замечая того, с какой остервенелой жестокостью вспарываю его тело, игнорируя брызги крови, которые покрывали собой мою разгоряченную кожу, медленно скатываясь по ней. На языке заиграл противный, солоноватый вкус, имеющий горький привкус, его вязкость заставила меня скривиться, еще сильнее возненавидя тело под собой. Я не хотела глотать его кровь, брезгуя и испытывая на окраинах разума отвращение, но несколько раз все же пришлось, что лишь укрепило мою ненависть к этому ужасному и дикому вкусу, который я не желала больше никогда ощущать. Но даже после всего этого, он еще был жив… в сознании не осталось моих собственных мыслей, в нем ютились только животные инстинкты, столь жестокие и беспощадные, что в душе не отзывался ни его жалобный, почти что детский плач, ни попытки Гвин образумить меня. Я раз за разом, не останавливаясь ни на секунду, ударяла по нему, доходя в своем бешеном гневе до горла, и лишь когда последние, тщетные движения юноши остановились, я смогла выронить из пальцев клинок, ощущая как в горлу подкатывает тошнота и отвращение к тому, что осталось от человека, лежащего подо мной.
Его глаза закатились, обнажая ту часть зрачка, что я никогда не видела, мелкие, пронзающие алые нити, что держали глаза на своем месте уже не выдавали никаких надежд, что человек окажется живым, но тут же дали понять мне, что все наконец закончилось. Внезапно, его мертвые глаза опустились, заставив меня испуганно отойти. В карих зрачках остался страх и стыд, смешанный с бессильным гневом, даже умирая, он не мог поверить в том, что его убила девочка, вооруженная лишь кухонным ножом. Лицо юноши искривилось в гримасе боли, на бледную кожу, с моих дрожащих губ и носа капала горячая кровь, оставляя следы и рисуя свои узоры на его теле. В ужасе отпрянув от тела, я начала трясти руками, пытаясь стряхнуть с них застоявшуюся и уже свежую кровь, но в итоге, не смогла. Зато я в полной мере смогла увидеть те раны, что остались на юноше и которые привели его к смерти.
Горло оказалось разорвано, клочья плоти валялись вокруг, словно кусочки пазла. Из широкой раны, на грудь и запрокинутую голову текли ручьи крови, что подбирались
