— Вернитесь на свое рабочее место, Мельников, — холодно проговорил ЭсЭс и сделал шаг в сторону редакции.
— Мы не закочили, — тихо сказал я и ухватил редактора за локоть. Разозлился. Даже не знаю, на него или на себя. — Сергей Семенович, сегодня пятница. Выходные — отличное время, чтобы подумать. Если ничего не изменится, то я изложу в вольной форме вашу замечательную историю в трех экземплярах. Для директора, в партком и профком. И для верности припишу туда пару телефонов — вашего лечащего врача и бывшей жены. Вот теперь я угрожаю, да.
На самом деле, я был собой недоволен. Разговор прошел как-то по-дурацки. Совсем не так, как я мысленно себе представлял, когда узнал обо всей этой истории от Феликса. Хотя, с другой стороны, предсказуемо. Мой коллега и давний приятель Жека пытался научить меня правильно шантажировать. Что, мол, все детали такого разговора надо заранее продумывать. А главное — ставить себе четкие цели, которых ты хочешь беседой добиться. И каждую свою фразу пропускать через сито этих целей. А когда дело доходит до угроз, нужно быть стопроцентно уверенным, что угрозы свои ты без промедлений и сожалений воплотишь в реальность. А я что? Пообещал, что настучу. Голос, конечно, не дрогнул. Но это скорее от злости, а не от уверенности, что я немедленно засяду за разоблачительную писанину.
Мечтатель, ну... Ну давай, Жан Михалыч, признавайся, о чем ты думал, добродетельная душонка? Что ЭсЭс размякнет, как Эбенезер Скрудж после свидания с тремя духами Рождества? И станет для редакции родной матерью?
— О чем ты задумался? — спросила Даша, поднимая глаза от книжки.
— Про Чарльза Диккенса, не поверишь, — хохотнул я.
— Я только про Оливера Твиста читала, когда маленькая была, — сказала Даша.
— А про Скруджа и призраков Рождества? — спросил я.
— Даже не слышала, — она наморщила свой гладкий лобик и помотала головой. — А что?
— Да нет, ничего, — я подавил смешок, подумав, что если бы в своем родном времени встречался с девушкой ее возраста и упомянул бы в разговоре Скруджа, она бы обязательно уточнила «МакДак?» Но до утиных историй еще далеко. А публиковали ли в Союзе «Рождественскую песнь», хрен его знает. Даже если и публиковали, то в школе точно не преподавали. Религиозная направленность и все такое...
— Даш, а пойдем завтра со мной в гости? — вдруг предложил я.
— Опять к твоему знакомому психиатру? — хихикнула Даша.
— Нет, на этот раз к художнику, — я обнял ее и притянул к себе. — Там будет прием на высшем уровне, и мне нужна моральная поддержка. Ну что, согласна?
Если ты был на одном семейном торжестве, то, можно считать, видел их все. Меняются декорации и рецепты блюд, а общая картина все равно остается неизменной. Все сидят в легком напряжении, на лицах — заученная доброжелательность, и почти у каждого в голове крутятся мысли, что лучше бы мы пивка в гараже попили, чем вот это вот все...
Я осторожно положил на тончайший фарфор тяжелые нож и вилку и бросил косой взгляд на Дашу. Та увлеченно болтала с мамой Веника. Оказывается, ее труды читала, восхищается, и все такое. А может быть просто умело делает вид, брать интервью — это все-таки ее работа.
Веник выглядел как всегда — великовозрастным обалдуем в самошитых клешах и рубахе с огурцами. И сидел, нахохлившись. Видимо, перед самым нашим приходом маман попыталась промыть ему мозги насчет внешнего вида, а он в очередной раз не внял. И теперь они сидели за столом, подчеркнуто не замечая друг друга.
Анатолий с аппетитом ел, изредка бросая в мою сторону нетерпеливые взгляды. Но не форсировал, потому что семейный прием же, дело такое. Сначала все должны посидеть за столом и выдержать три перемены блюд, поболтать о чем-то неважном, но совершенно неконфликтном, и только потом уже можно улучить момент пообщаться наедине.
— Ведь правда же, Иван? — спросила Екатерина Семеновна. И одновременно с этим Даша ткнула меня под столом коленкой.
— Конечно, Екатерина Семеновна! — браво отчеканил я и улыбнулся во все тридцать два зуба. — А о чем был вопрос?
— Ай-яй-яй, Иван! — хозяйка дома рассмеялась. Нотки ее низкого голоса отдавались у меня где-то внизу живота. Хорошо, что я пришел с Дашей. Ее присутствие меня как-то дисциплинировало. А то бы пялился на низкий вырез красного платья хозяйки, неудобно бы получилось... — Я только что ставила Вениамину вас в пример, как человека целеустремленного и положительного. А вы в это время...
— Уи, мадам, ловил ворон, — рассмеялся я. — А Веник по-моему и без всяких примеров само совершенство.
— Это вы меня так успокаиваете? — укоризненно покачала идеальной прической Екатерина Семеновна. Жемчужные капли массивных сережек в ее ушах тоже качнулись.
— Это я так с вами спорю, мадам, — я изобразил вежливый поклон, насколько это было возможно за столом. — Просто я, как всегда ослеплен вашими умом и красотой, так что это выглядит, как будто я вам льщу.
— Ну-ну, Иван, я бы хотела услышать ваши аргументы... — хозяйка тоже положила приборы на свою тарелку. Серебро мелодично звякнуло о фарфор.
Я помолчал. Глянул на хмурого Веника, которому явно эти разговоры уже проели плешь. Вспомнил нашу первую встречу. Подумал, что мне ведь чертовски повезло тогда, что я очнулся рядом с этим безалаберным патлатым детиной с золотым сердцем. Которому не все равно, как будет выглядеть мертвая бабушка в свой последний выход в свет. И вот как это объяснить именитому художнику вместе с уважаемым искусствоведом, и при этом не сказать ни слова о смерти, потому что Екатерине Семеновне становится дурно при упоминании всех этих ужасов?
— Знаете стихотворение про пап? — спросил я. — Ну это, где «папы разные нужны, папы разные важны»?
— Конечно, — кивнула Екатерина Семеновна. — Только к чему вы его вспомнили?
— Сам не знаю, — я пожал плечами. — Наверное, мне показалось несправедливым, что с одной стороны нас учат уважать профессии и выбор родителей, а с другой — совершенно наплевательски относятся к нашему выбору. Папа — пилот, папа — плотник, это всегда хорошо, папа герой в любом случае. А вот сын — санитар, значит он обалдуй, лентяй и не хочет высшее образование получать.
— Да брось, Жаныч, их все равно не переубедишь, я привык, — усмехнулся Веник. Но я уже поймал волну, так что продолжал разглагольствовать.
— Вам бы с моим отцом поговорить, Екатерина Семеновна, — я засмеялся. — Мы с ним пять лет не разговаривали, недавно только помирились. Он у меня военный. И считал, что я тоже должен быть военным. А я что выбрал? Стать жалким писакой!
— Но это же совсем другое! — возразила Екатерина Семеновна. — Вы поставили себе цель и добились ее. Несмотря на противодействие семьи, реализовали свой талант...
Я молча улыбался. Какая же она красивая все-таки... Просто удивительная женщина, настоящая кинозвезда. И мне ужасно не хотелось спорить с ней дальше.
— Наверное, вы правы... — вздохнул я, виновато посмотрел на Веника и толкнул под столом коленом Дашу. Спасай, мол, дорогая...
— Кстати, Екатерина Семеновна, я давно хотела спросить! — тут же включилась в разговор Даша. Умная девочка. Хозяйка тут же переключилась на нее, и они заговорили на птичьем языке высокого искусства. Даша или действительно в нем разбиралась, или просто умело дирижировала разговором, направляя полет мысли «интервьюируемого» в нужную сторону.
В зал вошла молчаливая девушка, которая сегодня весь вечер занималась подачей на стол. Она собрала пустые тарелки, грязные салфетки и приборы и составила все это добро на катающийся сервировочный столик. Еще одна перемена блюд? Черт, я же лопну так...
Но к счастью, это настало время чая. На столе появились вазочки с печеньем и открытые коробки конфет «Ассорти», «Родные просторы» и «Птичье молоко». Забавно. Советские конфеты. Никакого выпендрежа импортными продуктами на столе. Семья Веника настолько аристократична, что считает подобный китч ниже своего достоинства?
