Оторопевшая от невообразимого вероломства со стороны без пяти минут юриста Горшенина, она растерянно топталась на месте. Злобно искря спрятавшимися в толстом лице глазёнками. — Вот же сука! Он же сам велел нам молчать!
Не вмешиваясь в переживания гражданки Сосниной, я стоял, привалившись плечом к стене и сочувственно кивал головой в такт её проклятиям в адрес Горшенина.
— Он ведь козёл, у нас свидетелем на свадьбе был! — привела еще один неоспоримый аргумент, доказывающий наивысшую глубину нравственного падения слесаря Вячеслава. — И говорил, что мой Валерка крестным у их с Люськой выблядка будет! — пошла в разнос расстроенная барышня.
— Нет, это теперь уж вряд ли! — с сомнением помотал я головой, — Твоему Валерке до суда в тюрьме безвылазно придется сидеть. И после суда еще лет пять, как минимум. Горшенины, скорее всего, столько ждать не будут, они, наверное, другого крёстного своему первенцу найдут!
— Как это, лет пять?!! — охнула, оседая на стул Лариса, — Ты чего такое говоришь⁈ За что пять лет?
— За грабёж, милая! — жестко ответил я, — За грабёж и за нанесение телесных повреждений! А ты думала, что поглумились вы над безвинным мужиком, набили ему морду, забрали барахло и это вам просто так с рук сойдёт? Матом во всю улицу орали? Орали! Это вам дести шестая статья! Кассету отобрали? Отобрали! Это уже грабёж!
Гражданка Соснина смотрела на меня с ужасом. Она начала понимать, что деяния, которые она до недавнего времени воспринимала, как почти безобидные шалости, оказывается, имеют свою юридическую цену. И цена эта, вот же какая неожиданная оказия, имеет тяжесть до ужаса непреподъёмную.
— И-и-и-и… — из толстоликой физиономии раздался протяжный и до непереносимости тоскливый звук.
Глава 13
В РОВД мы вернулись, окончательно утратив все надежды на возможность хоть немного подремать этой обыденной и всё же такой неспокойной дежурной ночью. Но зато мы вернулись без подкидыша. Без трупа, то бишь. Висяк в виде жмура, да еще под самый конец дежурства, это в любом случае, ни разу не подарок.
Объективная реальность не оставляла мне никаких шансов даже на полчаса праздного бытия. До конца дежурных суток оставалось всего-то три с половиной часа, а мне еще надо было завершать мероприятие по разобщению подельников.
Начать завершающий этап закрепления доказательной базы я решил с гражданина Соснина. Его, как мне обоснованно представлялось, ломать будет гораздо проще, чем обнаглевшего от излишних знаний юриста-заочника Горшенина.
Сонный сержант доставил в мой кабинет задержанного, в виде пусть и моторостроительного, но чрезвычайно скандального гегемона. Почти со стерильной беспристрастностью и вполне объективно подозреваемого мною в совершении сразу двух уголовно-наказуемых деяний. По ныне действующим, опять же, уголовно-процессуальным понятиям страны советов. То есть, той самой власти рабочих и крестьян. Таки да, одно из противоправных злодейств слесаря Соснина было социально близким к учению Ленина и свершилось оно вполне в стиле революционно-экспроприаторского гоп-стопа. Но вот второе расставило всё по местам, поскольку выразилось в обычной и до боли вульгарной бакланке.
Доставив в мой кабинет внучатого потомка революционных матросов, помдеж, позёвывая, удалился в свою дежурку.
Валерий Макарович Соснин, в отличие от своего нахального соучастника-недоюриста, предсказуемо вёл себя скромнее своего прыщавого коллеги. Я бы даже сказал, намного уважительнее по отношению ко мне. Как к представителю советского закона и предварительного следствия. Оно и неудивительно, если учесть, насколько быстро его томный летний вечер, моими процессуальными стараниями трансформировался в унылую камерную ночь. Его хмельная лихость уже благополучно улетучилась, уступив место тоскливому предвкушению. Пока еще не в полной мере, но уже достаточно отчетливо осознаваемой беды.
— Ты, чего, Соснин, грустный такой? — участливо поинтересовался я, наливая из алюминиевого ковшика в свой стакан черной и, кажется, такой же тягучей, как дёготь заварки, — Ты же и суток еще не отсидел, а уже в такую меланхолию впал! Ты, Соснин, в армии-то служил? — выключив из розетки зашумевший чайник, я добавил кипятка в самый настоящий и по всем канонам поднятый на электроплитке чифир. — Ну или хотя бы в тюрьме сидел? — перевёл я взгляд с опорочившего высокое звание советского пролетария на свой стакан с первостатейным «купчиком».
Квалифицированно заваривать настоящую «блатную кашу» я научился еще в далёкие и пока не наступившие девяностые. Во время такой интересной, но до крайности беспокойной и опасной службы в ГУБОП МВД. В те самые приснопамятные времена, когда я пребывал там в должности старшего опера по ОВД. По особо-важным делам, то есть. Именно тогда мне пришлось два с половиной года прослужить в Управлении оперативного внедрения. И, в соответствии с занимаемой должностью, помимо активного участия в различных ОПГ, четырежды пройти отсидки в московских и не только, СИЗО. Под личинами беспредельщика-рэкетира, а так же разбойного и наёмного мокрушника. Разумеется, каждый раз квартировал в «черных» хатах. И надо сказать, что далеко не все законом инкриминируемые мне прегрешения, по причине которых меня «командировали» в казематы, были надуманными. Но правдой было и то, что почти всё, на мне висящее, как и предусмотрено соответствующими приказами за двумя нулями, было документально оформлено и санкционировано на самом верху. Санкционировались такие радикальные спецмероприятия всегда подписью первого заместителя министра. И высшая их цель в ту пору, когда оргпреступность захлестнула страну, оправдывала самые жесткие средства. Во всяком случае, я и сейчас в это верю. Особенно, если учесть, насколько чище после их реализаций стала территория нескольких республик и областей, закреплённых за нашим отделом. Но сколько коллег по Управлению бесследно сгинуло в процессе тех внедрений…
Одна из таких «командировок» протянулась почти два с половиной месяца. Там-то, на прикладной практике я и познал практически все правила бытия в приличном камерном обществе. И в том числе, как на «дровах», смастыренных из туго скрученной в полиэтилене небольшой газетки, поднять в жестяной кружке достойный чифирёк. Деревянные шконки в ту пору были уже не во всех камерах, а душевной бодрости хотелось. Многому мне тогда пришлось научиться. Сначала факультативно у каторжан-инструкторов в теории, а потом уже и по ту сторону решки, в кругу, так сказать, «честных арестантов».
Ну и дурак же я тогда был! Молодой и безумно отчаянный идиот. В то время еще веривший в идеалы и вышестоящему руководству. Сейчас бы я в такие «командировки» даже и не сунулся. И на Кавказ ни в одну, из пройденных шести, тоже не поехал бы. И дело вовсе не в желании уцелеть любой ценой. Просто я стал умнее и, не побоюсь этого слова, мудрее. Настолько, что приоритеты сами собой расставились в соответствии с исторической и настоящей реальностями. Н-да…
— Не служил! — настороженно глядя на меня, после паузы ответил уклонист, — Плоскостопие у меня. Не взяли в армию. — И в тюрьме я не был! Я комсомолец, вообще-то!
— Ну это в корне меняет дело! Тогда всё понятно! Раз комсомолец, тогда, конечно! — бросив в стакан два куска рафинада, продолжил я диалог, подготавливаясь к загонной охоте на правоверного, но такого бандитствующего комсюка, — Понял я тебя, Соснин. По всему выходит, что не привык ты к тяготам и лишениям, потому и впал в уныние! — подумав немного, я опустил в посудину и третий кусок белой, но такой, сука, сладкой смерти. — Но ты, Соснин, не ссы и не горюй, это только в армию с плоскостопием не берут, а в зону попасть оно тебе никак не помешает! Но, правда, уже без комсомольского билета, ты меня извини! Исключат тебя, Валера, из нашего ленинского Союза молодёжи! Всенепременно и в самое ближайшее время. Но ты считай, что это не в зону твоя ходка. Счтитай, что это ты, как бы в морфлот отправишься! С той разницей, что не на море поедешь, а в тайгу на лесосеку. Морфлот, это в том смысле, что года три корячиться тебе предстоит. И это еще, Соснин, заметь, в лучшем случае и как минимум! Уж ты не обессудь, я ради тебя, паскудника, обязательно расстараюсь!
