отдельных комнатах, а вместе. Кем служил тот чужак и что делал, Адриан так и не понял, уж слишком замысловато оно звучало. В здешней речи и слов таких не было. А еще в том мире существовали игры, похожие на жизнь, где люди отдыхали от тяжкого труда, причем в некоторых надо убивать других людей. Необычная забава! Разве чужие смерти заставят чувствовать себя лучше? Карницкому почему-то лучше не становилось…
— Не, эт еще свезло, что так мирно улеглось! — развязно сказал Молот по прозванию Метальник. — В первое лето, когда я еще со Стрелой ходил, послали нас в окрайное село, уж не вспомню, как называлось. Посланник-то сказал, что девчушка малая прибилась, платье на ней диковинное, ее в жарник отвели, но бабы и молока притащили ей, и пирогов, чтоб не изголодалась, значит. А когда мы прибыли, там от села одно пепелище да и лес кругом пожжен! Выжили лишь те, кто по делам отлучился: на постирушки или еще куда. Мальчишки почти все целы остались, потому как они в лесу шалаш строили, сбереглись от пожарища. Сказали, что девка вроде как колдунья. Как испугается или заревет, так огнем пышет. В жарнике сидеть устала, разнылась и спалила его. Потом к людям пошла, там от нее шарахались во все стороны, она снова в слезы и огнем — бадах! Хорошо хоть убивать не пришлось. То ли она сама себя всю колдовством иссушила, то ли всё вокруг запалила и не смогла удрать. Только по платью тому и опознали, его огонь вообще не брал. Мы пришли, а там жуть жуткая! Горелый лес, горелые дома, люди тоже как угли, и посередь ярко-голубое платье в пятнах сажи.
— Вот и я о том говорю! — пьяно вскричал Адриан, хоть он вообще ничего перед тем не сказал. — Чего сразу в жарник? Арбалет этот. Вжик-вжик, пах-пах… А ведь можно иначе! Повог… прогов… поговорить! Не к людям, нет, а к нам, в Орден! Хоть так жить, в службе! А он мне — манна Спасова, кормить, не кормить, оголодают. Причем тут манна? А, Сморкало?
— Не-не, как там тебя… — покачал головой Метальник. — Дриан? Дурное имя, на дрянь похоже. Карницкий? От же благословил Спас. Будешь Болтиком, лады? А, нет, с Марчуком еще спутают.
— В питомнике его Бантом звали. Он всегда длинные волосы растил и бантом их перевязывал, — сдал Адриана Сморкало.
— Нехай будет Бант. Ты сам покумекай. Мы ж как людя́м говорим? Чужаки — плохие! От чужаков — зло, смерть и хвори всякие. И пока зрят, что мы приходим и бьем, они будут верить. И в жарники их совать. И нас звать. А ведь это ж не семечки лузгать! Мужика надо с работ всех снять, лошадь ему дать, припасов на несколько дён дать, деньгу на город дать. Сколько мороки? Не легче ль забыть? Или самим чужака спалить? А тут мы вдруг рраз и чужака в город увезем, к себе в Орден примем. Даже коли в тайне держать, всё одно узнается. Они ж, чужаки, говорят не так, ходят не так, едят не так. Одно слово — чужаки! Попаданцы! Ага, смекнет мужик, если Орден чужаков привечает, кормит, деньгу платит, знать, чужак-то и не опасен ни разу. Можно и не сажать его в жарник, и в город мотаться не нужно. Идет себе, ну и пусть идет. Смекаешь, Бант? А потом вона глянь — и в четырех деревнях мор! Или проклятья понавешаны. И где теперь того чужака искать, никто слыхом не слыхивал! Ладно еще они сами мрут от золянки или чихвотки.
— Это когда ж от золянки мёрли-то? — возмутился Сморкало. — Любой же знает, что надо отвар го́речника попить. Да и без него ничего, только дольше с чёрным языком проходишь.
— А вот чужаки мрут! Откуда ж им про горечник-то знать?
— Еще был такой случай…
Дальше Адриан не слышал, уснул, а более привычные Молоты и Сморкало, которого и топором не вырубить, продолжали гулять, забыв о причине попойки.
* * *
Снова потянулись пустые дни. Карницкий сидел в колчанной, пил чай, листал «Ведомости», где раз в неделю появлялись заметки о Граничном Ордене, на первый взгляд безобидные. Например, в последней какой-то ушлый доброхот разузнал, сколько людей в отделении Ордена без упоминания конкретного города, сколько лошадей, как часто Стрелы ездят на поездах и так далее, а потом подсчитал, в какую копеечку это встает городу каждый месяц. И деньги выходили немаленькие по меркам отдельного человека. А в конце заметки автор ехидно задавал вопрос: неужто и впрямь Орден приносит такую пользу, что ему стоит платить столь солидные суммы? Хотя на ту же пожарную службу казна тратит никак не меньше, а на городскую роту — в десятки раз больше.
Да, Граничный Орден неплохо зарабатывает на добыче руды в Срединном хребте, но эти средства уходят на питомники, на изготовление оружия, на исследования магии и амулетов, на снабжение тех орденцев, что живут при государевых дворах. А содержание отделений полностью ложится на городскую казну. Карницкий не знал, было ли так задумано с самого начала, на Шестимирном соборе, или сложилось впоследствии, но это казалось вполне разумным.
Хотя нет, вызовы всё-таки были, но какие-то пустячные. И всякий раз Адриан дергался при упоминании своего прозвания. Ведь теперь ему нужно решить: стрелять в человека, который лично ему, Карницкому, ничего дурного не сделал, или нет. Хорошо быть таким, как Заяц: ни мук совести, ни дурных мыслей; хотя, как оказалось, порой задуматься бывает и не лишним.
Попаданцы бывают разные. Приходят и телами, и душами, и не всегда совместно. А ведь всякий знает, что чужаки горазды на всякие хитрости и вечно что-то удумывают. Вот и идут в Орден люди, которые углядели что-то непривычное в соседе или знакомом. Обычно-то по пустякам не ходят, но всегда находятся особо храбрые и дотошные.
Например, Марчука и Карницкого кликнули из-за вдовы-купчихи, которая заподозрила неладное в своем ухажере.
— Не мог мой соколик меня забыть! — сыпала крупными слезами дородная краснощекая баба. — Надысь только руки мне лобызал, в жены звал, Спасовым знаком клялся… А нонеча позабыл меня, мимо прошел и хоть бы взгляд бросил!
Адриан не был искушен в делах сердечных, но даже он понимал, что дело тут, скорее всего, не в мерзкой иномирной душонке, а в обычном разладе меж возлюбленными. Может, купчиха поскупилась на подарки соколику,
