что в серии, её туда только весной добавили.
— Постой, откуда такие подробности? Ты что, знаком с автором или авторами?
— В какой-то степени — да, можно и так сказать.
Кое-кто из более близких знакомых, кто мог слышать бабушкины рассказы про мои достижения, начал хихикать.
— Подожди, или это ты сочинил, что ли⁈
Поскольку некоторые уже смеялись в голос и явно не собирались таить секрет до последнего, пришлось признаться:
— Да, два цикла, «пиратский» и «кошачий», но во втором почти все песни — девичьи, в смысле — под женский вокал. Ну, и «Дуб» с «Надеждой», и ещё кое-что, но это только в сентябре услышите, раньше нельзя, клятву дал.
— Ну, нифига себе! Это с гонораров такую красоту, автомобиль-гостиную, прикупил?
Хохот стал уже хоровым и дружным, и кто-то, в сгустившихся сумерках трудно было разобрать, кто именно, избавил меня от необходимости давать ответ:
— Это он сам сделал! И этот, и другой, побольше, и два грузовика, и ещё что-то среднее между вот этим и грузовиком.
— «Это вот» называется семейный автомобиль, или фургон, а «среднее» — пикап, в Новом Свете придумали идею соединить пассажирский и грузовой автомобиль вместе, название от английского глагола «поднимать» — видимо, в том смысле, что может поднять больше, чем простая легковушка[2].
Разговор перешёл на обсуждение техники в целом, а потом, как я и опасался, на конкретный этот образец. Пришлось потревожить очень недовольных этим девиц, которые уже и закрылись даже в салоне, перестав даже делать вид, что они что-то кому-то готовят. Кстати, судя по горке костей большую часть моих крылышек они и слопали, без каких-либо угрызений совести.
Экскурсию я провёл по сокращённой программе, со всеми вопросами по артефактной начинке без колебаний отправив к Пырейникову. Тем временем сумерки уже начинали переходить в темноту, народ стал собираться и расходиться. Я предложил подбросить до пожарной части тех, кому по пути, в итоге в салон набилось человек десять и в кабину трое — фактически, большинство собравшихся. Включил фары, вызвавшие ещё один всплеск интереса, и вернулся домой, сделав небольшой крюк по городу.
На рыбалку на следующий день я всё же съездил. Дед от выбора места лова самоустранился, заявив, что гидрографию этого мира не знает, полноводность и даже конфигурация русла рек за полвека меняется порой до неузнаваемости, и даже с водохранилищами ничего не понятно — то озеро, где мы только что отдыхали, например, в его мире было построено лет на шестьдесят[3] позже, чем у нас, а про некоторые он вообще не в курсе был, естественные они или искусственные. В итоге не стал мудрить и поехал на старое озеро, которое недалеко от железнодорожной станции. Только заехал от противоположного от моего дома угла, для чего пришлось дать крюк в несколько километров.
К десяти утра надёргал штук тридцать карасей примерно одного размера, сантиметров от двадцати двух до двадцати пяти в длину, трёх линей примерно в тех же размерах. И напоследок, когда уже собирался сматывать удочки, вытащил карася весом килограмма полтора, или даже больше. Собственно, удочку взял в руки для того, чтобы вытащить снасть, которую ветром отогнало к камышам. Почувствовал сопротивление, подумал ещё, что зацеп, чуть дёрнул — а он как дёрнет в ответ! Благо, рыбина изначально была недалеко от берега — я, не пытаясь поднять его из воды, сделал пару шагов назад, вытаскивая карася волоком на сушу, а потом прыгнул к нему, хватая за жабры. В общем, отвёл душу под конец лета. Потом, правда, пришлось всё это чистить — я даже пожалел, что не выпустил тех же линей на волю, поскольку их слизь… Потом, правда, Ядвига Карловна подсказала пару хитростей, но это было, увы, потом — после того, как я ухрюкался по уши. И дед, зараза такая, не подсказал, хотя тоже знал эти хитрости. А говорит — не змей, ага!
Улова хватило и на ужин для всех, и Ядвиге с Семёнычем с собой отдать, и мне в дорогу осталось. Передачу рыбы слугам прижимистая обычно (чтобы не сказать больше) бабуля сопроводила для меня фразой:
— Ты уедешь, мне столько не съесть, так чем выбрасывать — лучше уж слуг подкормить!
«Цундерит[4] старушка!» — как обычно непонятно прокомментировал дед, а на мой вопрос, что это значит ответил опят же привычным «долго объяснять».
В девять утра я связался по мобилету с Лопухиным, уточнил, что отчёт не готов, и стал собираться в дорогу. Перебрал подготовленный бабушкой багаж, втихаря оставив дома больше половины барахла и загрузил в первый фургон, который уже привык называть «старым», где лежала и Машина поклажа. Попрощался с домашними, и, пока бабуля не посчитала количество поклажи — отправился в путь.
Проезжая мимо поворота на Дубовый Лог с некоторым трудом удержался от того, чтобы туда заехать. Мысль «это мои владения» что-то очень приятно щекотала внутри, хотелось всё осмотреть, что-то сделать полезное или красивое. При этом понимал, что на лице сейчас делать нечего, вообще, а на изнанку я не попаду. Дальше по уже накатанному маршруту, как ехал на этом же фургоне этим же летом — на свидание к Машеньке.
«По накатанному», ну-ну. Который раз замечаю: если делаешь что-то впервые, особенно что-то достаточно длительное или большое — оно воспринимается как приключение, как некое свершение, едва ли не эпохальное, как Событие с большой буквы. На второй или третий раз то же самое дело выглядит как пусть сложная, но посильная задача, а начиная с какого-то повторения превращается в рутину — да, порой отнимающую много сил или времени, либо, наоборот — приятную, но рутину, не стоящую отдельного упоминания. Как первая поездка в Минск на поезде, она же — первая самостоятельная поездка по железной дороге. Сколько было переживаний по поводу и без оного! А сейчас? Как в лавку
