В ходе налёта противника было освобождено от ста пятидесяти до двухсот пленных. Точное число неизвестно, так как ранним вечером часть пленных была переброшена за расчистку завалов на станции Соболевская, все же документы были захвачены иванами, о чём я сообщил выше.
Плотность огня, обрушившегося на охрану лагеря военнопленных была колоссальной, враги не жалели боеприпасов, имели при себе не менее двух станковых пулемётов и пять ручных, так же по количеству гильз на позициях стрелков можно судить, что у нападавших личный состав был вооружён автоматическими винтовками класса АВТ или СВТ. Пехота поддерживалась пулемётно-пушечным огнём бронеавтомобилей и двух танков, среднего и тяжелого.
Потери противника неизвестны.
Фрагмент 3
Глава 9
Сегодня мне приснился сон, где я сидел в кинотеатре и смотрел старый-престарый фильм, как американские вояки спасали последнего сына из американской семьи, точнее, вытаскивали того из окружения, чтобы отправить в отпуск к матери, так как все его братья погибли.
Так вот, сидел я на первом ряду, грыз поп-корн и мысленно (иногда и вслух) усмехался, комментировал действия актёров, фантазию сценариста, кривые руки оператора и всю американскую мысль о войне в целом.
А потом, при сцене, где американский радист орёт в рацию во время боя, я подавился жареной кукурузой, которая фонтаном через секунду вылетела изо рта.
— Пхе, пхе! — закашлялся я. — Да твою…
И тут я проснулся.
Несколько секунд лежал без движений, сверля взглядом темноту над собой, а в голове билась только одна мысль — рация! У амеров уже сейчас имеются переносные радиостанции телефонного типа размером с колонку для компьютера! Ну, может быть, немного приврал с размером, но лишь немного.
Блин, как же она выглядела?
С каждой минутой в голове понемногу оформлялся образ радиостанции, первого мобильника или даже первого военного мобильника в мире. Вспомнив до мельчайших чёрточек (как мне казалось) изображение агрегата, я поднялся с кровати и как был в одном нательном белье, шагнул к столу. Нащупал спичку, чиркнул и поднёс крошечный огонёк к керосиновой лампе. Потом подкрутил фитиль, чтобы не коптил и давал достаточно света, и раскрыл командирскую сумку, планшетку, из которой достал несколько листов бумаги и карандаши с ластиком.
Первый рисунок сделал за десять минут: параллелепипед с парой выступов снизу и сверху — динамик и микрофон, пластинка между ними (что там изображено на ней я не знал, догадывался, что это вроде серийного номера, названия, может быть, канал), на которой черканул невнятные закорючки, на соседней с микрофоном стороне пририсовал косую длинную кнопку. В верхней части пририсовал длинную телескопическую антенну, рядом с ней непонятный толстый шпенёк, про который я ничего не знал, но в памяти он был.
Всё?
Вроде бы, да.
Но попытка вытащить в нашу реальность сей девайс, не увенчалась успехом.
— Да что тебе нужно-то? — в сердцах произнёс я.
Сразу после этих слов рядом с входом в палатку раздалось шуршание, потом я услышал голос Седова:
— Товарищ лейтенант государственной безопасности, звали?
— Да это я так, спросонья. Дальше бди и пока никого не пускай ко мне, до особой команды.
— Так точно!
Итак, что я недорисовал? Почему картинка не сработала, тьфу, то есть, Дар? Я же уверен, что радиостанция в этом времени у американцев существует, а вот у нас её не было, почему-то, пиндосы не стали предоставлять её по ленд-лизу, вот и малоизвестна эта штука. Если бы не сон, то я бы и не вспомнил про неё, а ведь такая малышка моему сводному партизанско-армейскому отряду ой как пригодится. Пусть дальность будет аховая, но даже такая сгодится для дозоров, секретов, авангарда, тылового и бокового охранения. Взял и написал вверху листа над рисунком: американская радиостанция.
Ага, куда там — снова облом.
В сердцах смял лист в кулаке, размахнулся и бросил тот в стену. Потом несколько минут успокаивался, прежде чем придвинуть чистую бумагу к себе.
На новом рисунке изобразил радиостанцию с говорящим по ней американским солдатом, точнее только бюст: голова, шея да радиостанция, приложенная к правому уху и часть руки, которая ту удерживала.
Опять мимо.
— Сука, да не может быть такого, чтобы не получилось! Не может! — скрипнул я зубами, и очередной лист полетел в стену, под которой на полу уже лежал смятый бумажный комок.
Третий рисунок совместил предыдущие попытки: бюст, надпись и радиостанцию.
— Ну же, давай, родненький, — умоляюще прошептал я, обращаясь к своему Дару, — не подведи.
Рисунок исчез, а поверх листа бумаги из воздуха соткался крупный параллелепипед серо-зелёного цвета с чёрными круглыми нашлёпками микрофона и динамика, чёрной подпружиненной кнопкой и длинной серебристой «удочкой» антенны, с обратной стороны от рабочей части примостился ремешок под ладонь.
— Уф, вот давно бы так, — я вытер выступивший пот на лбу и погрозил рации пальцем, потом спрятал её в вещмешок, быстро оделся и вышел на улицу.
— Доброе утро, товарищ лейтенант государственной безопасности! — бодро приветствовал меня Седов.
— Доброе. Слушай приказ, Седов, сейчас сменяешься, ищешь Паршина и вместе со мной пойдёте в лес.
— На поиски особого оружия?
— Угу, так что живее. Возьмёте сухпай, так как до вечера можем не вернуться. Всё, исполняй.
Красноармеец козырнул и умчался, не обратив моё внимание или не заметив факта нарушения караульной службы. Всё-таки, он находился на посту у моей землянки, а не являлся моим ординарцем. Думаю, тут всё дело в моём статусе, благодаря которому мне списывают многие прегрешения. Один Морозов иногда взбрыкивает и сверлит подозрительным взглядом мою спину, да бойцов изредка таскает в свою землянку на допрос.
Когда оба бойца оказались рядом, я ткнул Паршину в его «светку».
— Поменяй на немецкий пулемёт, возможно, придётся столкнуться с врагом, а винтовка не создаст нужного огневого прикрытия.
— Так зачем фашистский брать-то, товарищ лейтенант государственной безопасности? Может быть, дегтярь прихватить? — насупился тот.
— В целях конспирации, товарищ красноармеец.
— А-а, — понятливо протянул тот, хотя я готов правую руку отдать, что ни черта он не понял. — Сейчас всё сделаю.
— И возьми три магазина с лентой для своего товарища, положит в свой мешок. Чтобы запас патронов был! — крикнул я ему вслед.
Не будь в отряде такой настрой против немецкого оружия, то я бы все расчёты с ДП поменял на МГ. А что? Немецкое оружие легче, удобнее, выше темп стрельбы и точность. Недаром её назвали «пилой Гитлера». Есть за что. Тем более, сейчас все образцы вполне хорошего качества, это позже, через год-два пойдёт удешевление производства, которое скажется на оружии в худшую сторону.
Вышли из лагеря мы через полчаса. Так долго просидели из-за Морозова, которому вдруг ни с того ни с сего в голову пришла идея нас сопровождать. Пришлось устроить тому выволочку, вызвать командира партизан и потом эту парочку отправить заниматься с бойцами боевой подготовкой. В частности, изучением СВТ. А Морозову дополнительно устроил головомойку и пропесочивание: у него почти две сотни новичков в отряде появилось, должен заниматься фильтрацией и допросами, выявлять агентов и сочувствующих немцам. А он вместо всего этого страдает паранойей в мой адрес.
С красноармейцами я отшагал больше двадцати часов, петляя следы и устраивая короткие засады на тот случай, если за нашей троицей следует «хвост» из лагеря.
— Товарищ лейтенант, — обратился Паршин, вспомнив мои указания насчёт боевой обстановки и сокращения в обращении, — а от кого мы прячемся?
— В лагере стало очень много людей, про которых мы знаем… да считай, что и не знаем ничего. А немцам очень интересна наша секретная лаборатория. Так интересна, что они не поскупятся ни на какие деньги, чтобы не перекупить кого-то и не заслать к нам своих шпионов.
