– Однако, что такого особенного должно было случиться? – продолжал Витэр. – Где тот плод, который шарахнул по голове твоего далекого предка? И как он, осознавший необходимость отказа от инстинктов, убедил в том же соплеменников? Ведь, согласись, решиться на смерть сложно.
– Интересно, – возразил Рокотов. – Будь иначе, мы сидели бы на Земле до сих пор… Хотя нет, давно бы перегрызлись, вычерпали ресурсы и передохли, отравив землю, воды и атмосферу.
– Невероятно! – воскликнул Витэр, глядя на него светящимися глазами: неожиданно ярко-зелеными, лукавыми и… восхищенными. – Но ты не ответил.
– Откуда ж я знаю? Скажи.
– Мы!
Ах вот какую форму приобрела его недавняя теория про «соседей»: разговора с объектом изучения.
Витэр посмотрел на него взглядом ворона, сейчас спящего на капоте флайера, и покачал головой.
– Ладно… – проворчал он. – То все лирика, хотя не отдай за вас жизнь один из близнецов, не переступили бы вы закон, однажды вам даденный. Это он черточку прервал.
Рокотов нахмурился, припоминая:
– Зерц и Зорц?
– Или Зорц и Зерц – кому уж кто ближе, а какой из них родился на минутку раньше неважно, – сказал Витэр. – Нас двое. Всегда двое. Неудивительно, что и ваша… – он хмыкнул, – цивилизация распалась на две, – и пока Рокотов не успел спросить главное (с кем же из близнецов он имеет дело) произнес совершенно другим, отстраненным и прохладным тоном:
– Ты выбрал бездействие, а тропы пока безжизненны и закрыты. Они неизменны, пока в них не вдохнут жизнь. – Он подошел и взял Рокотова за руку. Тот не стал сопротивляться. Прикосновение оказалось приятным и на удивление реальным: теплое, сухое, в меру сильное, у основания пальцев немного шершавое: мозолистое. – Но я ведь тоже здесь и могу действовать, – с этими словами Витэр разбежался и сиганул в водопад, увлекая Рокотова за собой.
В груди не шевельнулось не только страха, но даже легкого опасения. Сколько раз он прыгал в пропасти, зная, что высота не причинит вреда. Если верить статистике, многие космопроходцы, осевшие на планетах, разбивались насмерть, забыв о том, где находятся, и однажды выйдя из окна. Однако сейчас до них всех не было никакого дела, потому что Рокотов летел, подхваченный за плечи острыми когтями. Они смыкались плотно, сильно, однако не ранили, просто держали, не позволяя вырваться. Мощные крылья хлопали по воздуху – вряд ли вороньи, скорее ястребиные или орлиные.
– Уди-ви-тель-но, – тихо и одновременно звонко, влился в самые уши восхищенный голос. – Ни трусости, ни попыток закрыть разум за тупой и глупой скороговоркой, которую звали молитвой когда-то или мантрой, ни оскорблений… ни-че-го низменно-человеческого. Лишь полет, смех – неслышимый, но от того звучащий лишь громче. Невозможно! Невыносимо! Странно! Другие не такие!
– Ты имел дело со стационами, – Рокотов машинально пожал плечами, и острый коготь пропорол ткань комбинезона, оцарапав кожу.
– Вовсе нет, и не один я. Но трусость, страх, боязнь, ужас, кошмары… ненависть…
Рокотов нахмурился. Показалось, он нащупал невесомую нить, потянув за которую, удалось бы распутать весь клубок тайн и недоговоренностей. Не за тем ли адмирал Орлик послал его сюда? Не просто же так на земле из века в век вспоминают фейри, духов леса и языческих богов, вступая в сетевые споры с поборниками ортодоксальной веры в бога милосердного, любящего всех, но на удивление алчущего страданий своих адептов, имя которого давно утеряно в веках? И не просто так синдром космопроходца поражает даже тех, кто слыхом не слыхивал ни о каких культах древней Земли.
– Ты утаскивал в сон не одного меня… и не один лишь ты.
Над головой хмыкнуло.
– Живущие среди звезд видят, но не понимают. Те, кто находятся здесь, осознают, но не помнят. Это замкнутый круг, а время уходит.
– Чье?
– И ваше, и наше… не важно.
– А я?
– Ты все видишь, понимаешь, но не осознаешь. Тоже ничего хорошего, но хоть что-то.
Ноги нащупали опору, и Рокотов наконец ощутил себя на твердой земле. Давление на плечах ослабло. Там, где по коже прошелся острый, словно скальпель электронного хирурга, коготь пощипывало.
Встав, он однако тотчас вцепился в плечо Витэра, снова обретшего человеческое… вернее, гуманоидное обличие. Они стояли на вершине правильного холма или на полусфере, созданной из огромного монолитного кристалла горного хрусталя весьма скользкого на вид: даже не шаг, перенос центра тяжести мог бы вызвать падение.
Витэр фыркнул, но не отступил, не отстранился, не съязвил, хотя, судя по выражению лица, очень хотел. В непроницаемо-черных глазах родились смешливые искорки.
– Ты знаешь, что я готов был убить тебя?
– На болоте? Или натравив… не знаю, как назвать… местные любят земные названия, но не комаров же?
– «Некомары», – откликнулся Витэр. – А что? Неплохое название для тех, кто обычно не попадается людям на глаза. Кстати, подумай на досуге, отчего они зовут именно так. Ты неглуп, должен, наконец, сообразить. – Отвечать на вопрос он не собирался, Рокотов, видимо, уже полностью ответил на него сам. Оставался еще один: почему не просто отпустил, бросив на болоте, а лечил, зачем отогнал мелких острозубых приматов… некомаров.
– Я исключение?
Витэр скривился. Видимо, Рокотов спросил не то и не так, а может, наоборот: именно, как необходимо для получения ответа.
– Для начала, я не уверен, будто ты все еще человек. Я думал, изменится Джил, но перемещение коснулось тебя, а не ее. Видел бы ты, как разозлился братец! А кроме того, именно ты оказался мне нужен. Она – только проводник.
Прикосновения жгли кожу через ткань.
– Я не понимаю, – проронил Рокотов.
Витэр рассмеялся – звонко, переливчато, со вкусом и искренне.
– Врешь. Ты не осознаешь, но понимаешь, – наконец, сказал он.
«Одним из симптомов синдрома космопроходца является боязнь зеркал и любых отражающих поверхностей. Издревле во всех культурах миры зазеркалья тесно связаны со сновидениями», – припомнил Рокотов.
– Когда на планету прибыли колонисты, ты уже жил на ней.
– Долго и порядком давно, – отвечая, Витэр все еще посмеивался.
– И мог бы вышвырнуть их отсюда или свести с ума.
– Вряд ли можно свести с ума того, кто неразумен.
– Или не видит галлюцинаций, – покивал Рокотов.
– Зато правила они воспринимают замечательно и могут быть полезны, – Витэр склонил голову набок. – А может, я попросту влюблен? В ту, которая никогда не осознает моей сути, – он поморщился, – давно, невыносимо, зля и зудяще, поскольку я не желаю уподобляться просто вам, я хочу быть и оставаться собой!
Рокотов кивнул. Видимо, противоречия между необходимым и желаемым мучают не только людей. Если все именно так, как рассказывал Витэр, то ему действительно приходило на ум избавиться от пришельца, а уж после безумия в лесу… сложно не поддаться искушению и не убить того, кто овладел объектом твоих грез, а уж того, кому ничего подобного изначально и не нужно – тем боле. Словно походя сорвал и выкинул розовый бутон, на который садовник чуть ли не молился. Даже если…
«Что если?..» – одернул он самого себя.
– Если вы для нас опасны, – произнес… второй Витэр, проявившись прямо из воздуха: такой же высокий, схожий с первым чертами лица, но рыжеволосый и зеленоглазый, а потом проронил голосом профессора по астрофизике: – Измерения бывают: параллельные, перпендикулярные, пересекающимися. В этом случае…
– В этом случае те, кто могут преодолевать границу, начинают не только видеть, но и существовать в этих измерениях, – озвучил Рокотов.
– Молчи! – воскликнул Витэр, который находился рядом.
– Говори! – велел другой.
Голоса тоже оказались похожи, а еще…
– Это вы спорили на болоте! – догадался Рокотов и, обернувшись к рыжеволосому спросил: – Где Лира?!
– Заключим сделку, отдам, – пообещал тот. – Ну?..
– Не стоит… – посоветовал второй Витэр и сжал пальцы.
Рокотов вздрогнул – кажется, утром он обнаружит еще один синяк – и спросил:
