— Матвей Николаевич! — прервал общение прапорщика с машиной подбежавший заряжающий. — Так это, его благородие прапорщик Юрьев передают, что авиаторы вылетели. — Вместе с пушками из крепостей в пользу зарождающихся бронетанковых сил передали и артиллеристов из числа нижних чинов, кои, в силу естественного армейского отбора, по комплекции идеально подошли в члены экипажа самоходок. Все же в крепости отбирали солдат далеко не лучшей кондиции — тех, что были помельче да послабже телом. Не совсем заморыши, конечно. И относить их к нестроевым не следовало уж совершенно точно. Однако с пехотной винтовкой Мосина в руках такой воин смотрелся не страшно, а даже несколько комично. Но в танкисты именно такие и годились, ведь места внутри боевой рубки САУ имелось не сказать, что шибко много. Во всяком случае, гвардейцев внутри уместилось бы не более двух. Или трех, но прижатых друг к другу столь сильно, что о ведении боя нечего было бы даже думать. — Прикажете готовиться к выдвижению?
— Давай, Семен. Заводи! — приняв информацию, тут же кивнул головой Мохов и, порывшись под водительским сиденьем, извлек на свет кривой стартер. — Экипажи! По машинам! Заводи! Рота, к выдвижению и бою быть готовыми! — Удостоверившись, что заряжающий, посыльный и до кучи помощник механика-водителя — все в одном лице невысокого солдата, получивший в руки «ключ зажигания», начал пристраивать тот на место, зычно гаркнул Матвей, предварительно отступив на дорогу так, чтобы его стало заметно ото всех машин роты. Понаблюдав же за начавшейся суетой, он залез в самоходку и, уместившись за рычагами, начал подкачивать в карбюратор топливо, параллельно прислушиваясь к доносящимся через открытый бортовой люк крикам подчиненных.
— Второй взвод, заводи!
— Третий взвод, заводи!
— Берг, заводи!
— Михайлов, заводи!
Со всех сторон тут же посыпались команды взводных и командиров машин, совсем скоро заглушенные рыком заработавшего двигателя 101-ой. Прислушавшись к ровному рокоту ухоженного мотора, Матвей удовлетворительно кивнул головой и, оставив мотор прогреваться на холостых оборотах, двинулся вдоль выстроившейся колонны, дабы самому проверить состояние каждой самоходки. Если уж даже для него многое в бронеходной роте было внове, то, что уж тогда можно было говорить о доброй половине экипажей, прежде не нюхавших пороха вовсе. Потому, доверяя подчиненным, он, тем не менее, считал своей прямой обязанностью лично удостовериться в отсутствии проблем хотя бы здесь, на стоянке, где они куковали уже пятый день в ожидании приказа на выступление. Хорошо еще, что временно принявший их под свою руку капитан Бажанов являлся грамотным командиром и имел, как немалое представление о применении техники в бою, так и понимание ее грамотного обслуживания в полевых условиях. Что вылилось не только в прекрасном снабжении роты всем потребным имуществом, но и укрытии машин дефицитными маскировочными сетками, дабы скрыть боевую технику от зорких глаз немецких летчиков. Все же свои авиаторы никак не могли быть одновременно повсюду. Так что появление над русскими позициями германских авиационных разведчиков не являлось таким уж редким явлением. Вот и в этих краях, пусть не каждый день, но пару раз прапорщик наблюдал аэропланы с черными крестами на крыльях. Сделав с десяток кругов над какой-нибудь заманчивой целью, тот уходил обратно на свою территорию и, порой, после таких вылетов немцы начинали бить из тяжелых орудий, в надежде накрыть обнаруженную артиллерийскую батарею, пехотный бивак или полковой склад.
Впрочем, после передислокации из Варшавы в пригород Инстербурга двух авиационных полков, один такой любопытный немец был ссажен с неба прямо на глазах Матвея. По всей видимости, разведчик забрался слишком далеко в русский тыл и обнаружил нечто, о чем немецкому командованию не было положено знать вовсе. Обнаружить-то он обнаружил, а вот довезти ценные сведения, уже не смог. Будучи атакованным парой каких-то быстрых и юрких аэропланов, германец густо задымил и упал верстах в трех от того лесного массива, в котором скрывались основные силы 1-го Петроградского механизированного полка. Что уж там произошло после — он не знал, но более немецкие аэропланы их не беспокоили своими визитами. Тем не менее, расслабляться никто не собирался, и до самого последнего момента ту же горячую пищу приходилось готовить исключительно по ночам, дабы не выдавать расположение полка десятками поднимающихся над лесом столбов дыма. Про передвижение же вне леса можно было даже не говорить. Слишком уж новенькая, с иголочки, кожаная форма экипажей бронетехники контрастировала с пехотными шинелью и шароварами, чтобы на них не обращали внимания все, кому не лень. А ведь всю армию и приближенные к фронту районы уже не первый месяц лихорадило от натуральной шпиономании, когда в каждом втором встречном подозревали вражеского соглядатого, а каждый первый таковым являлся по определению, но доказать этого не имелось никакой возможности. Вот в такой нервозной обстановке, ночами, при свете редких фар и керосиновых ламп, полк постепенно сосредотачивался на участке будущего прорыва. И вот, наконец настало время того самого события, ради которого они все сперва долго готовились, а после таились под лысыми кронами деревьев, словно мыши под веником.
Удостоверившись, что все 12 бронеходов без проблем завелись и экипажи заняли места, Мохов обговорил с командиром взвода технического обслуживания время их подхода к передовой и, получив напутствие бить врага без жалости, поспешил вернуться к своей САУ. В силу недостаточного числа техники и отсутствия связи между самоходками, отдельной машины командира роты не имелось, отчего ему также приходилось осуществлять командование первым взводом. Потому, подобно адмиралам, он повел своих людей в бой, пребывая впереди всех.
Выдавая 12–14 километров в час, растянувшаяся на три километра колонна, лидируемая дюжиной самоходок, вышла к передовой спустя полчаса, заставив летчиков штурмового полка не менее четверти часа нарезать круги в ближнем тылу русских войск. Слишком уж хорошо немцы навострились выстраивать ложные цели, отчего воздушную атаку здесь и сейчас планировалось осуществлять исключительно по подающим признаки жизни орудиям. Впрочем, никто не собирался бросать редкую и дорогую бронетехнику под залпы вражеских орудий без какой-либо предварительной огневой подготовки. Потому стоило над русскими окопами взлететь зеленым ракетам, как вперед ринулся 5-й легкобомбардировочный полк, до поры до времени державшийся немного восточнее эскадрилий штурмовиков.
Почти четыре десятка У-2Б нанесли первый удар по ранее разведанным батареям немецких полевых и тяжелых орудий, в то время как две батареи русских 122-мм гаубиц открыли редкий огонь по «зарослям» колючей проволоки, прикрывающим немецкие окопы. Пусть гусеничная техника и так имела все шансы преодолеть данное препятствие, подмяв под себя, и саму проволоку, и удерживающую ее столбы, командование 1-й армии решило подсобить механизированному корпусу ИВВФ, заранее проделав не сильно широкие проходы. Тем более что следом за самоходками, с отставанием в три сотни шагов, должна была выдвинуться вторая волна из двух дюжин БА-3, а после и третья, включающая оставшуюся бронетехнику и один из штурмовых батальонов. Все же, ни города, ни даже окопы, занять без участия пехоты не представлялось возможным. И, дабы поднять боевой дух последней, артиллеристам был отдан приказ наглядно продемонстрировать наличие огневого припаса. Что было отнюдь не лишним в условиях самого натурального снарядного голода, принявшегося терзать русскую армию, словно Бобик грелку.
Что же можно было сказать о первой в истории мировых войн танковой атаке? Началась она без обидных потерь по техническим причинам, чем уже через год будут сильно грешить французские и английские танки. Еще в километре от передовой разделившись на взводы по 4 машины в каждом, все двенадцать САУ весьма уверенно преодолели заранее устроенные для них переходы через русские окопы после чего, разделившись на пары, устремились к немецким позициям. Хотя слово «устремились» для натужно ревущих двигателями «стальных черепах», что на побитой снарядами земле смогли давать от силы восемь километров в час, звучало слишком громко. Они, скорее, уперто ползли вперед, начисто игнорируя скрежещущие по броне осколки тех редких снарядов, что все же начали падать вокруг них, стоило ослепленным бьющими прямо в глаза лучами восходящего солнца немецким артиллеристам разглядеть очередную придумку русских. Вот только успевшие сделать от силы по полдесятка выстрелов полевые орудия мгновенно подвергались атаке с воздуха, а по ощетинившимся винтовками окопам начали плясать пулеметные очереди. Это растратившие весь бомбовый запас пилоты штурмовиков принялись стращать немецкую пехоту, обеспечивая более спокойную работу своим, еще не избавившимся от бомбовой нагрузки, сослуживцам. Слишком уж быстро немцы выработали дурную привычку без раздумий палить в аэропланы не несущие на борту черного креста. А русским пилотам, подобное поведение противника, закономерно, не пришлось по душе. Вот и выказывали они нынче немецкой пехоте свое отношение, поддерживая реноме «смерти с небес», введенное в обиход еще первыми пилотами штурмовиков. Переняв заодно у последних и их отличительный символ — пятиконечную звезду.
