зависимости от того, какие вузы участвуют в конкретном сезоне.
Я, действительно, посещал эти курсы в Высшей национальной школе аудиовизуальных искусств «La Femis», когда погрузился в живопись, но это было в том мире. И они мне не понравились, так как сильно отличались от того, чему меня учили в Японии. А поэтому я перевёлся на писательский курс, где и получил представление о том, как правильно, по меркам запада, писать сценарии. Тогда я, на старости лет, тоже пытался писать книжки. Да-а-а… Как давно это было…
— Так, ты, вроде не иностранец, для Парижу-то, — удивился Высоцкий.
— Так, мне и стипендия была не нужна и место нашлось. Туда ограниченное количество желающих принимают. Ограниченный бюджет.
— Понятно. И какие ты курсы посетил?
— Художественные, сценарные и режиссёрские. Я тогда хотел научиться снимать концерты, — немного приврал я.
— И ты считаешь, хм, что у нас сценарии пишут и фильмы снимают неправильно? — спросил, криво ухмыляясь, Высоцкий.
— Ну, почему? Для России — очень даже хорошо. А для того, чтобы смотрели за рубежом, формат надо изменить. И, если коротко, то — да. Считаю. По крайней мере, те сценарии, которые я читал, мне кажутся не сценариями, а обычными художественными произведениями. Краткими переложениями романов.
— А какие сценарии ты читал? — удивился Высоцкий.
Я дёрнул плечами.
— Да, хотя бы, того же Разина. Он же публиковался.
— А-а-а… Так это литературный сценарий, — рассмеялся. — Кинематографический — он совсем другой. Эх ты, Пьерушка. А ещё курсы оканчивал… В самом городе Парижу… Хе-хе-хе…
Высоцкий расслабился, и на его лице проявилось снисхождение. Он не терпел, когда ему перечили, доминировали в чём-то или пытались поучать. Вот потому я и «подставился».
— И всё равно. Слишком много в том сценарии пустых фраз, размытых образов, не передающих окружающую историческую атмосферу. Хотя… Давно читал, может чего и не понял.
— Какая же там атмосфера была? — снисходительно, но как-то сразу подобравшись, спросил Высоцкий.
Я посмотрел на него и снова дёрнул плечами.
— Польская аристократия в Руси в семнадцатом веке включала в себя представителей различных крупных дворянских семей, например Чарторыйских, Сангушко, Сапег, Вишневецких, Заславских, Збараских и семьи Острожских. Они потребовали царя закабалить всех крестьян, прикрепив их к земле, и отменить «Юрьев день», когда крестьянам можно было переходить с места на место. Вольных крестьян не стало. Вот эту волю хотел дать народу Разин, а не свергнуть царя. Крестьян тогда ещё не продавали, как скот за деньги, но уже меняли на другие полезные вещи. Нет в сценарии о Разине этого. Нет сути конфликта с властью. Вроде как у него одни бояре и воеводы-взяточники виноваты, а царь-душка. И другого царя Алексея-Алексеевича ставить на трон шёл. Так чем другой царь лучше первого? Не сказано.
— Ну, ты задвинул! — Высоцкий почесал в затылке. — Конфликт с властью, говоришь? Кхе-кхе… От того и не разрешили Шукшину снимать кино, что побоялись разбудить народный бунт. Конфликт с властью, кхе-кхе…
— С ханской дочкой тоже… Штамп же! — хмыкнул я. — Свалено всё в кучу, честное слово, а подноготная казачества не раскрыта. Да там ничего не раскрыто. Грабитель, разбойник и пират Степан Разин. И не он один. И до него были разбойники, и после него. Ведь власти на него ополчились, когда Разин ограбил струги царские и митрополичьи. И до него на Москву ходили пограбить города и веси. И не жалели ведь никого. Ни крестьян, ни горожан, ни жён, ни детей. А до этого смута на Руси была. Смута! Потом Поляки Москву захватили. В шестьсот тринадцатом году поляков «выгнали» из Москвы, но на самом деле, допустили шляхту до кормушки. И продолжился грабёж России. Оттого народ стал то там, то сям бунтовать. С семнадцатого года по Столбовскому договору выплачивали шведам двадцать тысяч рублей и снабжали хлебом. В связи с чем подняли налоги и иные поборы. От того возникли первые бунты. В сорок шестом — соляной бунт, сожгли Москву, в шестьсот сорок девятом году соборным уложением закрепостили крестьян, и началось их бегство на юг. Вот эти-то крестьяне и стали основной силой армии Степана Разина. Крестьяне и на Дону оставались голытьбой. Им просто не куда было податься. И они считали, что царь их продал полякам. Вот такое было времечко, Владимир Семёнович, о котором ты кино снимать хочешь.
Высоцкий долго смотрел на меня ошалелыми глазами, потом потряс головой, словно сбрасывая морок, и провёл руками по лицу, словно умываясь.
— Ничего себе ты картину нарисовал, — прохрипел Высоцкий. — Тогда всё понятно. А то я, честно говоря, никогда не понимал причину народного бунта.
— Хуже всего то, что царь отменил правило: «с Дона выдачи нет». Крестьянам просто не куда было бежать, вот они и влились в ватагу Разина.
— Но как же теперь снимать-то? Мне уже не по нраву тот сценарий. Да и образ Разина распался. Как теперь Разина играть, если он бандит и разбойник, а не народный герой?
— А он же не дурак был, Разин. Он с детства видел тех крестьян, что приходили на Дон. Его отец пришёл из Воронежа, примкнул к казакам и был такой же голытьбой, пока пару раз не сходил на разбой на Волгу, да в Персию. И Степан сызмальства ходил с отцом и братьями в набеги. Оттого Разины и «поднялись» по финансам, но не стали казакам своими. Оттого и предали его оседлые казаки, схватив в плен. С самого детства Разина надо снимать картину, а не последний год. В его детстве формировался характер, ненависть к царизму и желание свободы и воли.
Высоцкий некоторое время смотрел в пол и хмурился, плотно сжав губы.
— Теперь понимаю я тебя, Пьер, почему тебе не нравится сценарий Васи Шукшина. Всем он хорош, но, действительно, прост, как азбука Буратино. Хе-хе! Скартинками, хе-хе.
Высоцкий разулыбался.
— Спасибо, Пьерушка! — он хитро прищурился. — Ты же мне напишешь новый сценарий?
— Если перестанешь так меня называть, напишу.
— Но это получится большой сценарий, — проговорил Высоцкий вкрадчиво. — И с большим бюджетом.
— На самом деле, в имеющийся сценарий надо добавить сцены Разинских воспоминаний и некоторое количество дворцовых сцен с «новыми русскими» в шляхетских, британских и голландских камзолах. Из них зрителю станет многое понятно, кому на Руси жить хорошо.
— Поляки — понятно, а откуда британцы и голландцы взялись в
