и не знаешь, что это такое. Видел милиционеров? В форме, с оружием?
Пацан странно на меня посмотрел, типа, конечно, видел, а потом все же кивнул.
– Так вот – одна из задач милиции, следить, чтобы дети не совершали правонарушений. И ловить тех детей, что все же нарушают закон. Для того, чтобы работать с детьми, которые нарушают закон, их выявляют и ставят на учет в детской комнате милиции. И вот тебе, мой друг, никак нельзя попасть на такой учет! Ты себя должен вести образцово-показательно!
– И что в этом учете страшного такого? – недоверчиво спросил малой.
– Да много чего. К примеру, если кто-то окно разобьет в доме, и милиции пожалуются, она сначала подумает на кого-то из тех детей, что на учете. Раньше закон нарушали, так почему бы не они снова нарушают? То есть, любая проблема – и милиция тут же к тебе бежит, и спрашивает, где ты был в то время, когда что-то плохое случилось. Из обычного гражданина ты превращаешься в подозреваемого. Но лично для тебя все еще хуже.
Я специально нагнетал атмосферу, и малой, естественно, заинтересовался, и сам меня спросил:
– Так почему именно для меня все хуже?
– Потому что, за тобой, в отличие от других детей в доме, только дед смотрит, а не родители. Отец далеко. Если тебя поставят на учет в детской комнате милиции, то тут же поднимут вопрос, что из-за отсутствия рядом родителей за тобой нет надлежащего присмотра, потому ты и пошел по скользкой дорожке. А дальше все просто – однажды за тобой придут и отвезут в детский дом. Хочешь ты или не хочешь, никого это не будет волновать. Как бы твой дед не протестовал, тебя посадят в машину и отвезут за несколько сотен километров отсюда. И раньше, чем тебе исполнится восемнадцать лет, ты сюда уже не вернешься.
Что такое детский дом, пацан явно знал. Двор не без добрых людей, кто-то, его видимо, здорово напугал рассказами про это учреждение. Потому как он сглотнул, и нервно сказал:
– Дядя Паша, я не хочу в детский дом! Там детей бьют!
– Ну да, не без этого, – кивнул я, – так что у тебя, мой друг, только один вариант – быть самым законопослушным и правильным пацаном в этом дворе. Дружить с соседями, улыбаться милиционерам, и ни в коем случае не воровать, не ломать ничего, не обижать никого! Как бы не было весело в той или иной компании, остальных пацанов просто поругают за хулиганство, а вот тебя – отправят в детский дом.
Пацан кивнул с очень серьезным видом.
– Ладно. Пойдём, покажешь, что за сарай и что за квадратики. – решил я хоть узнать, где именно резвится местная детвора.
Он привёл меня к зданию НИИ, на заднем дворе которого было несколько подсобных строений. Территория символически огорожена, только ворота заперты, а калитки в нескольких местах нараспашку, чтобы местным жителям не обходить вокруг. Темно. Вокруг никого. В здании НИИ тоже.
– Ну, показывай. – распорядился я.
Родька было рванул на территорию НИИ, но я погрозил ему пальцем:
– Нет, ты туда больше – ни ногой! Пойми, едва там тебя заметит милиция, тот тут же поймают, и на тебя все исчезнувшие плитки свалят. И здравствуй – детский дом! Просто покажи отсюда.
Малой подвёл меня поближе и ткнул пальцем в сторону окна в одноэтажной кирпичной постройке. Одна половина рамы была закрыта несколькими кусками фанеры, вторая половина зияла темнотой внутреннего пространства.
– Вот там! – сказал он, – залезть очень легко, а внутри множество ящиков с этой самой плиткой.
– А как она хоть выглядит? – спросил его. Чтобы знать, если увижу у других пацанов во дворе, кто из них в его компанию входит.
– У меня есть запас во дворе!– сказал он.
Вскоре он меня привел к сугробу около здания тепломагистрали, и, покопавшись, достал из снега и протянул мне квадратную плитку сантиметров десять на десять. В темноте не разобрать было, какого она цвета, понял, только, что поверхность не гладкая, а выпуклая. Снял прогулочные варежки, что выпросил у бабушки специально с Тузиком гулять, и только коснулся голыми пальцами до поверхности плитки, хотел пощупать поверхность, как она с громким щелчком треснула у меня в руках, развалившись на три кусочка.
– Их только рукавицами можно брать. – пояснил мне Родька.
Ничего не понимаю.
– Еще есть?
– Да тут их полно!
– Дай ещё одну. – потребовал я. Мой мозг требовал изучения этого феномена. Родька щедро сунул мне несколько штук. Положил плитки в карман варежкой и мы пошли домой. Все осколки забрал с собой и выбросил по дороге домой в мусорку.
Хотел по дороге прочитать еще Родьке ту же лекцию про опасность блатной романтики, что читал подросткам на Механическом заводе в Святославле по просьбе их матерей, но отказался от этой мысли. Мал еще пацан, половины не поймет. Вот подрастет, тогда и расскажу. Надеюсь, что уже сказанного ему хватит, чтобы держаться подальше от всяких неприятностей.
Проводив Родьку, поднялся к нам в квартиру, предвкушая подробное изучение принесенных трофеев. Каково же было моё удивление, когда, достав одну из плиток варежкой из кармана пальто, я увидел рельефную розу на поверхности стекла. Плитка толщиной с пол сантиметра слегка просвечивала на свет.
Такого я не видел ни при этой, ни при той жизни. Что это за отделочный материал такой странный, лопающийся от прикосновений? Прошёл с этим стеклянным квадратом на кухню и положил его на стол, разглядывая. Работа тонкая, и никаких знаков, где сделано, у нас или за рубежом. И для чего эту плитку делают?
– Что это? – заинтересованная Галия подошла ко мне и с интересом склонилась над плиткой.
Не успел я ничего ответить, как она взяла её в руки. Дёрнулся предупредить, но ничего не произошло. Плитка не лопнула. Так… И как это понимать?
Полез в карман за второй плиткой. Специально не стал надевать варежки. Плитка в моих руках не пострадала. Положил её на стол, крепко задумавшись. Мозги начали закипать. Первое, что пришло в голову, что эта плитка реагирует на контрастную температуру. Взял одну и положил под кран, открыв холодную воду, но ничего не произошло. Тогда я включил горячую и плитка тут же треснула на несколько больших осколков.
– Ну, всё понятно. – обрадовался я и взглянул на
