— Да откуда мне знать! — теряя остатки терпения, огрызнулся я, — Ты же всё время рядом был и слышал то же самое, что и я! И нахера ей с кем-то договариваться, если всё уже практически решено? Ты сам-то можешь представить, что какой-то профком попрёт против угнетающей партийной верхушки? Ведущей этот самый профком к светлому коммунистическому будущему! — раздраженно пытался я успокоить уже надоевшего мне своими причитаниями другана.
— Единственное, в чём этот прелестный профком может тебе подгадить, так это в том, что не трёшку дадут, а двушку. Тут к ним сложно будет придраться, просьбу горкома они удовлетворят, а количество комнат, это уже мелкие частности. Здесь уж такой принцип имеет место, что дарёному коню в зубы смотреть могут и не позволить!
— Серёга, ты чего⁈ — Стас развернулся ко мне и в его глазах появилась возбуждённая осмысленность, — Да я счастлив буду, если и вправду двухкомнатную квартиру выделят! Мы сейчас вчетвером, меньше, чем на пятнадцати метрах живём! Кухня и удобства в коридоре! Я на жену залазаю, только когда дети в коридоре, с соседскими спиногрызами играют или, когда уже совсем поздно и они надёжно спят!
Услышав эти сентенции, я испытал душевный дискомфорт, вспомнив о трофейной трёхкомнатной квартире, в которой я прописан один. Не имея ни жены, ни детей, ни плетей.
— Нет, дружище, это ты сейчас, будучи на безрыбье, готов на двушку согласиться, — отогнал я неудобные мысли о социальной справедливости, — А заселишься и уже через месяц будешь кусать собственный копчик от досады, что не извернулся и не выдрал трёхкомнатную! Уж ты мне поверь! — вспомнил я свои жилищные мытарства прошлой лейтенантской жизни.
— А посему, трёшка и только трёшка, друг Станислав! Завтра куплю шампанское и коробку конфет, и заеду к Боровиковой еще раз. Думается мне, что этот вопрос она для нас сможет решить. Баба она ушлая, да и мне некоторым образом обязана. Вот пусть и отрабатывает! — успокоив тем самым свою покладистую старушку-совесть, я подмигнул оперу.
— Ты, главное, в своём «углу» молчи и хмурь брови! Изображай безысходность, так партийцы из горкома велели. Ситуация на самом деле скользкая, район-то у нас совсем не Советский! Хоть и Октябрьский.
Стас клялся и божился, что и под пытками никому не расскажет о затеянной нами жилищной программе. Ни в семье, ни в родном подразделении. Даже верному и надёжному Боре Гусарову.
К РОВД мы подъехали вовремя. Служивый милицейский люд уже начал перемещаться в сторону столовой. Мы тоже решили не отрываться от масс и двинули в сторону точки общепита.
— Пристраивайтесь! — воровато покосившись на стоящую за ней очередь, предложила нам Тонечка.
Гриненко сочувственно посмотрел на меня и, видя, что я не спешу воспользоваться заманчивым предложением, вежливо отказался. Сразу за нас обоих. Антонина в ответ недобро сощурилась, глядя при этом почему-то не на Стаса, а на меня.
Стараясь не встречаться с гиперактивной девушкой глазами, я поспешил в хвост очереди. Есть-то, все равно хотелось.
Отстояв положенное и без помех пообедав, мы с Гриненко разошлись по своим службам.
— Давно вернулся? — зашедшая почти сразу, как только я разложил на столе дела, Зуева была настроена мирно.
— До обеда еще! — честно ответил я, — Чего нового в нашем следствии с утра? — закинул я удочку, подозревая какой-то подвох.
— Нового ничего, всё по-прежнему! — обнадёжила меня Лида, — Пошли ко мне, за дело распишешься! На ликеро-водочном заводе недостачу бэхи выявили, дело возбудили по факту, без личности. Теперь нам с ним возиться. Тебе, то есть! — поправилась начальница.
«Ликёрка» всегда была черной дырой и хищения там не прекращались ни на минуту. Но не в том была беда. Главной проблемой было то, что висящие там «баранки» никогда или почти никогда не раскрывались. Особенно, если дело касалось сырья. Спирта, другими словами. Который с мистическим постоянством пропадал между двумя складами. Между складом спиртзавода и складом этой самой «Ликёрки». Которым заведовал некий Борис Аскольдович Лашманов. И вот, настал тот момент, когда аскольдова могила разверзлась передо мной. Одним нераскрытым висяком в моём сейфе теперь будет больше. Оно, конечно, не смертельно, но неприятно.
Я с тоской и одновременно с укором заглянул в глаза Лидии Андреевны. Но от её виновато отведенного взгляда легче мне не стало. Покачав головой, выражая тем самым своё неудовольствие, я поднялся из-за стола.
— На меня можешь не обижаться! — не захотела быть виноватой Зуева, — Это Данилин велел тебе дело отписать. С ним и разбирайся, если хочешь!
— Я тебя хочу, душа моя! — вполне искренне заявил я барышне, — А Данилин и разборки с ним мне ни к чему! У тебя же кресло раскладывается? — кивнул я на важный элемент интерьера, скромно стоящий в углу кабинета.
— Ты с ума сошел! — запаниковала начальница, инстинктивно отодвинувшись от меня, — Даже и не думай!
Махнув рукой и забрав со стола дело, я покинул негостеприимный кабинет.
Оказавшись через полминуты за своим рабочим столом, я принялся разбираться с принесенными бумагами.
— Ты чего трубку не берёшь? — зашел в кабинет Гриненко с каким-то незнакомым мне парнем, — Звоним, звоним, а ты не отвечаешь! Знакомься, это Саня Гостев! — представил мне парня Стас, — Он опер, обслуживает землю, на которой Барсуков живёт. Виктор Барсуков.
Я вспомнил заочно знакомого лизаветиного отчима и с новым интересом посмотрел на опера Саню Гостева.
— Чай будешь? — отодвинул я в сторону, так и не начатую работу по «ликёрке», — Или кофе, ели хочешь?
— Богато живёте! — хмыкнул Гостев, — Давай кофе, он дефицитнее!
Пока я гоношился с кипятильником и посудой, Стас о чем-то вполголоса расспрашивал своего коллегу по сыску.
— Угощайся! — я придвинул к гостю Гостеву банку с кофе и сахарницу, — И печенье вот бери, не стесняйся!
Последние два слова я произнёс по инерции и совершенно напрасно. Так, как за все время службы в той и этой жизни, я ни разу так и не встретился со стеснительным опером. То ли мне не повезло, то ли стеснительных оперов не бывает в природе.
— Виктор Иванович Барсуков, сорока шести лет от роду, — начал излагать Гостев, осторожно отпивая из своей чашки, — Ранее не судим, но к уголовной ответственности привлекался. Статья восемьдесят девятая, прекращена за недоказанностью. Из-за неё его из армии и турнули. Служил он тут совсем рядом, на бобровском военном аэродроме. Прапором в автослужбе. На махинациях с ГСМ и погорел. В настоящее время общественно-полезным трудом не занят. Вроде бы из-за болезни.
Опер Гостев потянулся к плошке с печеньем и я не стал ему мешать уже навязшими на зубах вопросами. Дождавшись, когда коллега утолит свои гастрономические желания, я осторожно поинтересовался.
— С соседями как он? Конфликты были? — указал я глазами на банку с кофе и, заметив согласный кивок, налил в чашку гостя еще кипятку.
— Было не очень давно одно недоразумение, — подтвердил мою надежду Гостев, — Гражданин Барсуков цыплят с утятами каждый год в инкубаторе закупает. Откармливает их до поздней осени, а потом бошки им рубит и на базар. Так вот, в прошлом году соседская кошка вроде бы несколько штук у него сожрала. Он ту кошку потом поймал и ноги ей топором поотрубал. На том самом чурбаке, на котором он по осени кур и уток казнит. А после эту кошку соседям через забор бросил. Скандал был, соседи на него даже заявление нам в РОВД приносили. Но свидетелей не нашлось, а сам Барсуков признаваться не стал. Так, отказным все и закончилось.
— Кто они, эти соседи? — придвинул я к себе листок и взял в руки авторучку, — Справа, слева? Фамилии есть?
— И адрес есть, и фамилии! — успокоил меня Гостев, — доставая из кармана замусоленный блокнот, — Пиши! Коротченко Марья Николаевна и Коротченко Зоя Николаевна. Сёстры они. Живут по Северной сорок два. А Барсуков, тот у них через забор в сорок четвёртом доме.
— Что-нибудь знаешь про то, как он баб дурит со своим испытательным сроком? — задал я не менее значимый вопрос.
