с собой, и она верно служила мне с десяток лет. Потом я поменял древний станок на что-то новое и не такое удобное, пытался использовать электрические бритвы, но совсем потом перешел на одноразовые «Жилетты».
Скорее всего, такой щетины в конце первого курса у меня тупо не было, раз я обходился тем старым станком и тупыми лезвиями «Нева». И её появление могло означать всё, что угодно. У меня было предположение, что молодое тело пытается подстроиться под старое сознание, и эта мысль мне активно не нравилась. Я смутно помнил какой-то фильм с ускоренно стареющими людьми — и не хотел быть одним из них. Но других изменений я не замечал, хотя внимательно разглядывал своё лицо во всех зеркалах, которые мне попадались.
И был самый простой вариант — щетина была следствием моих отношений с Аллой. Сексом мы, конечно, пока не занимались, но гормоны, судя по всему, мой организм выделял ударными и опережающими темпами. Наверное, можно было сдать соответствующие анализы и всё выяснить однозначно, но я пока что приходил в ужас при одной мысли о столкновении с местными больницами, а потому тянул время в надежде, что всё как-нибудь рассосется само, и мне не придется сдаваться в какой-нибудь исследовательский институт. Мне хватало того, что я сдался представителям очень серьезных — если не самых серьезных — ведомств Советского Союза. Но тут у меня были некие успокаивающие мотивы.
* * *
Мы с Валентином заключили достаточно серьезный пакт, согласно которому я пока наслаждаюсь свободой, а он пытается заработать генеральские погоны. В последнее я не особо верил, хотя в Советском Союзе подобное практиковалось — вспомнить того же Гагарина, который улетел с Байконура старлеем, а приземлился в Саратовской области целым майором. Конечно, разоблачение пары-тройки предателей на первый полет человека в космос не тянет, но это как подать подобный подвиг начальству.
Главным по госбезопасности в этом году был Чебриков, которого я почему-то помнил в связке с Шеварнадзе, причем эти воспоминания остались у меня из перестроечных времен, когда они оба входили в Политбюро. Выходило так, что этот Чебриков каким-то образом доказал Горбачеву свою полезность, и его не поменяли на более лояльную к новому Генсеку фигуру. Но сейчас он находился в должность всего лишь около полутора лет, и поставивший его Андропов благополучно помер. Черненко резких кадровых движений не любил, но эта нелюбовь не была догматом из программы партии — в любой момент Генсек мог и взбрыкнуть, особенно если ему что-нибудь нашепчут на ушко доверенные люди. Так это будет работать в моём будущем, так это работало в древние времена — так это работало и сейчас. Поэтому товарищу Чебрикову удача Валентина тоже будет на руку и позволит на каждом углу многозначительно шептать, что его предшественники даже шпионов толком не ловили, а уж он-то вон как за них взялся. На генерала такое подспорье начальнику, конечно, тянет слабо, но председатель КГБ в состоянии организовать полезному подчиненному долгожданную полковничью должность— или же просто выгнать кого-то с насиженного места.
Впрочем, это были дела небожителей, меня особо не касавшиеся. Но они наверняка требовали немалого времени, и я был уверен, что Валентину какое-то время будет не до меня и моих знаний из будущего. Нельзя же, в самом деле, просто прийти и, ткнув пальцем, объявить кого-то английским шпионом, времена немного не те, последний раз это сработало с Берией, а после холодного лета 1953-го в ходу были всякие волюнтаризмы или вообще тихое задвигание на второстепенные должности. Так что Валентину предстояло — по моим представлениям об этом — организовать тайный сигнал от совершенно секретных осведомителей и комплексную проверку подозреваемых по всем возможным каналам и направлениям. Я с трудом представлял, сколько это может занять времени. Герои фильма «ТАСС уполномочен заявить» одного шпиона разоблачали достаточно долго и с неясным результатом.
Нельзя было и исключать, что Валентин пока был занят тем, что обустраивал в недрах Лубянки специальную допросную комнату с набором разных интересных приспособлений. Но я всё-таки рассчитывал на его порядочность — и любопытство. Я действительно знал много такого, что в умелых руках могло обернуться небывалым сокровищем, и понимал, что мои руки умелыми назвать будет слишком опрометчиво.
В общем, мне оставалось только ждать, когда мой гэбешник соизволит выйти со мной на связь. Вариант с походом на Лубянку или поездкой к Михаилу Сергеевичу я даже не рассматривал — эти зубры воспримут такое моё поведение как слабость, а уж как её использовать, они знают и без сопливых попаданцев; на этом поле мне с ними лучше не играть. Впрочем, свои телефоны они мне продиктовали — с наказом звонить, если случится что-то экстраординарное. Но ничего подобного не происходило — особенно если брать за нулевой уровень экстраординарности моё попадание в прошлое. Все остальные события вполне соответствовали обычной московской жизни образца 1984 года.
— Ал, а где вы храните сбережения?
— Егор, ты это про что?
Алла посмотрела на меня с той детской растерянностью, которая делала её очень милым котенком — в моих глазах, разумеется. Сама себя она котенком считать отказывалась напрочь.
— Про деньги, Ал. Я тут подумал, что не дело таскаться по институтам и улицам с деньгами в кармане.
Вечером, после того, как комсомол окончательно от меня отстал, я решил перевести отношения с Аллой на следующий этап — правда, не в плане секса, а в смысле построения совместного быта. Я решил поделиться с девушкой всеми своими деньгами, собранными нелегким трудом и банальным грабежом, поэтому и спросил, где я могу их оставить. До этого я носил эту приличную со всех сторон сумму с собой, даже купил для неё не слишком дорогой, но симпатичный бумажник — и понял, что меня либо ограбит залетная шпана, либо я помру от разрыва сердца в ожидании этого события. Лишаться нечестных накоплений мне совершенно не хотелось.
— У бабули в комнате стоит шкатулка, мы там всё храним, — ответила Алла и слегка покраснела.
— Ты чего? — я дотронулся до её щеки. — Я что-то не то спросил? Извини тогда, я не знаю, как у вас принято.
— Да нет, дело не в тебе и не в твоем вопросе, — она прижала мою ладонь к своему лицу. — Просто… это получается, что у нас будет всё общее, как в настоящей семье?
Я мысленно обозвал себя «остолопом».
— Конечно, бегемотик, — я обнял её свободной рукой, чтобы у неё не было возможности
