и преподаватели Художественного училища. Все художники предприятий и кинотеатров. Все выпускники Художественного училища прошлых лет, не покинувшие город. Все выпускники художественной школы, пожелавшие принять участие в этом флешмобе. Успели за неделю, отправили спецрейсом в Богданович, а у них, самок собаки, план. Пришлось ехать к Борисову. Председатель Облисполкома при Тишкове обматерил директора фарфорового завода. И что? Что изменилось? Конец месяца. Точно утрутся и продолжат гнать план.
Ладно. Есть ведь и другие дела. Ну, у кого-то есть. «Уралобувь» кожу в Краснотурьинск не отгрузила. План. Правда, хоть половину замши отправила. Пётр опять хотел было ломануться к Борисову, но передумал. Нашёл начальника отдела снабжения и дал ему взятку — в прямом смысле. Торжественно вручил золотые часы «Полёт». Самому теперь не надо, есть куда круче. Обещал всё сделать за три дня, и на будущее заверил в совершеннейшем почтении. Нет! «Население нужно менять».
Ещё хуже получилось в редакции «Уральского рабочего». Сами книго-газето-печатники всё сделали нормально — бумага в Краснотурьинск отгружена, станок печатный тоже, даже три. Два с металлолома и один почти рабочий. Ну, утрёмся. Починим. Не надо спасать эту страну. Нужно её переделать.
Проблема была в другом. Ушёл в длительный творческий запой художник, что должен был нарисовать иллюстрации к «Буратинам». Чем свердловчанам не понравился Владимирский — непонятно. Потому что москвич? Ну и ладно. Деньги за книгу получены, пусть сами разбираются. Умоетесь! Поможем. Узнал в редакции адрес «творца». Взял двух бугаёв и наведался. Художник Михаил Щировский жил неподалёку от вокзала, в старых деревянных домах-бараках на улице Стрелочников. Запой ощущался ещё на улице. А уж в подъезде! И в запое был весь подъезд. Пётр нашёл в соседнем подъезде трезвую бабушку и узнал у неё, где тут ближайший телефон. Оказалось, что как раз в квартире Михаила. Пришлось менять план — хотел вызвать машину из вытрезвителя. Ладно, обойдёмся своими силами. Для начала взяли ту саму бабушку и торжественно ввели в квартиру художника.
— Вона он у стенки сидит, — ткнула пальцем пожилая женщина и им же перекрестилась. Большого пальца на руке не было. Где-то недосчиталась. Может, и на войне.
Персонаж, что сидел у стенки, был «спящим». Это не мешало трём гостям сидеть за столом и принимать на грудь «вермут» из бутылок по 0,8 литра.
— Мужики, — Пётр повернулся к спортсменам телохранителям, — Мне очень нужно, чтобы эти люди больше здесь не появлялись никогда.
— Нужно — значит, нужно, — изрёк афоризм бывший старшина.
Он взял ближайшего гостя за шиворот, приподнял его одной рукой и… Своей второй рукой сломал палец на левой руке товарища. Двое других сначала хотели «ринуться» на защиту безвинно пострадавшего от властей, но были пойманы за шиворот тёзкой. Ещё две минуты, и все трое были спущены с лестницы — благо, невысокой, так как квартира была на первом этаже. У всех троих указательные пальцы на левой руке были сломаны.
— Если ещё раз зайдёте в эту квартиру — лучше заранее возьмите с собой запасные челюсти. Сломаю! — Вадим даже оскалился для верности.
Совсем даже без криков и проклятий с угрозами алконавты потрусили за угол. Что ж, теперь сам художник. Набрали в ванну холодной воды и погрузили туда тело. Для верности ещё и притопили. Очнулся, начал сучить ножонками и ручонками. Это против Кошкина-то. Через десять минут купания почти трезвый «творец» предстал голым и мокрым перед Петром. Почему голым? Психология. Голому против одетого тяжелее аргументы «против» придумывать. За время купания Пётр осмотрел «нехорошую квартиру». А ведь и вправду недурной художник. На стенах и на столе — не на кухонном, на рабочем — было полно рисунков-иллюстраций к сказам Бажова. И хороших иллюстраций! Были и другие рисунки. На счастье (художника), и пара Буратин имелась. Вполне. Были даже картины в рамках. Пейзажи Урала, осень, скалы, вода. Красиво.
— Михаил. Ты бросай пить. Я — Тишков Пётр Миронович. Сейчас тебе Вадим сломает один палец на левой руке. Если через неделю иллюстрации к моим повестям про Буратино не будут в редакции, то мы тебя найдём и сломаем все пальцы на обеих руках. Уяснил?
— Не надо. Я всё напишу, — сделал попытку забиться в угол Щировский.
— Надо. Это для тебя же. Вадим, — Кошкин подошёл и за долю секунды, так что художник даже не успел испугаться, проделал «операцию».
Вот только тогда Михаил и испугался, и завизжал, и обмочился. Ещё одно купание — и почти вменяемый соратник.
— Михаил, а ты картины продаёшь? Я бы вот эти две купил, — Пётр указал на две особо удачные картины, изображавшие одно озеро, но в разное время года. Диптих? Или как это называется?
— Так забирайте, только не ломайте больше пальцы, — зашмыгал носом художник.
— Так нельзя. Ты ведь работал. У нас любой труженик получает по заслугам. Так сколько? — ещё не хватало так забрать, а потом товарищ заявит, что ему под угрозой жизни поставили ультиматум — либо картины, любо эта самая жизнь. Ещё и палец предъявит.
— Десять рублей.
— Хорошо. Вот двадцать, за обе, — Пётр вынул из кармана кошель и достал пару «красненьких», — Через неделю зайду в редакцию. Не подведи.
Порадовали только напоследок. Пётр заехал в Суворовское училище. Генерал Тихончук Михаил Павлович был трезв и деловит — спешил. В парадной форме и при орденах с медалями. Немало. Обнял, позвякивая наградами.
— Ну что, Пётр Миронович, считай, получилось. Принято решение создать в Краснотурьинске филиал нашего училища. Подробностей не знаю, приказ ещё не дошёл, где-то в пути. Это так, добрые люди позвонили. Рад, поди? — от небольшого зеркала в углу кабинета прокричал генерал.
Пётр и в прошлый раз заметил громкий голос начальника училища. Война. Скорее всего, последствия контузии.
— Конечно, рад. Спасибо большое, Михаил Павлович. Не пожалеете.
— Уже сто раз пожалел, но песни ты хорошие пишешь, а значит, и человек ты — хороший. А мы, хорошие люди, должны друг другу помогать — иначе нехорошие верх возьмут. Согласен? — отвернулся наконец от зеркала, так ничего и не поправив, генерал.
— У вас ко мне какая-то просьба? Излагайте — всё, что в моих силах, — догадался Пётр.
— Ты Богатикова пришли ко мне на 9 мая.
Ого. Хотя… Нет, всё равно — «ОГО».
— Хорошо, Михаил Павлович. Пришлю, — есть ведь Сирозеев, который за эти три месяца сильно подрос, и есть Градский — в страшных очках, но с чудесным голосом. Выкрутимся.
Событие двадцать четвёртое
Мария Нааб, она же Вика Цыганова, тоже была в Свердловске при делах. Нужна была
