— Но как же наши бояре там дела ведут?
— Так не все дела ведут, хотя было бы выгодно, — хмыкнула Дуня. — Посмотрели они, как закон всегда оказывается на чужой стороне, послушали советы о смене веры — и отступили.
— А другие?
— Так у других там родня и вера у той родни подходящая, вот и выкручиваются. Но как по мне, то противно всё это.
— Ты скажи, что нам показывать людям, — наконец спросили её. — И какая будет оплата?
Дуня молча обвела всех взглядом. Вот и вернулись к разговору об оплате, но теперь хоть какой-то контакт налажен и уже немного проще.
— Что показывать, скажу, — по-деловому ответила она, — а оплата… её люди вам дадут, и у меня нет сомнений в том, что вы заработаете намного больше того, что сейчас требуете с меня.
— Дык нам пообещали…
— Мы сейчас обговариваем условия сотрудничества, — терпеливо пояснила боярышня. — Со своей стороны обещаю получить и оплатить разрешение на выступление на площади в каждом конце Новгорода.
— То есть, ты платить не будешь? — сдвинув брови, сурово спросили её старшие групп.
— Я даю вам больше! — медленно проговорила она. — Я дарю вам героев новых сказок и возможность повлиять на будущее своего города.
— Так дело не пойдёт!
— А я бы послушал, какое боярышня хочет получить представление. До неё никто не лез в наши дела, так что мне интересно.
— Ну, коли за сказ денег не просят, — произнесли одновременно с разных сторон, — то можно и послушать.
Евдокия рассмеялась и ответила:
— Не прошу я денег за свой сказ! Это мой дар вам и городу.
Боярышня залезла на скамью, подбоченилась и громко выкрикнула:
— Слушайте и не говорите не слышали! У берега реки Волхов жила-была боярыня. Лицом лепа, нравом крута, да в сундуках кой-чего лежало, но недовольна была боярыня своей жизнью…
Дуня взяла на себя роль сказительницы, но отбросила певучую манеру и рассказывала так, как будто перед ней дети. Мотя ей подыгрывала, выходя и молча изображая боярский гнев с величавым пинком воображаемой золотой рыбке, а ещё она руководила сменой декораций. По мере рассказа Гришкины новики меняли фон.
Евдокия заготовила полотно с прорисованным оконцем резного терема, башенку замка и элементы дворца, а закончился сказ не у разбитого корыта, а в келье при одинокой свече. Крошечное оконце на фоне каменной кладки было последней декорацией, а огромную свечу Мотя поставила на землю, сама уселась рядом и принялась раскачиваться, изображая горе.
— Ни с чем осталась боярыня. Всех своих людей разорила, и сама все потеряла из-за жадности. Но поняла ли она, за что наказана? — Дуня обратилась к изображавшей боярыню Моте и та, скорбно поджав губы ответила:
— Всё поняла, милая. Как же не понять! Вот только келья моя тесновата и темновата, не могла бы ты похлопать за меня перед настоятельницей, чтобы место потеплее и попросторнее дала? А?
Евдокия театрально пожала плечами, показывая, что ничему не научилась героиня сказки и улыбнулась:
— Сей поучительный сказ для вас придумала московская боярышня Евдокия Доронина, и коли вам любо, то будут ещё сказки. А кому интересно узнать больше, то выходите за стены, где будет московский торг, покупайте книжицы, в коих записаны жизненные истории и другие диковинки.
Скоморохи продолжали молча таращиться на неё и пришлось произнести заключительные слова:
— Вот и сказочке конец, а кто слушал — молодец.
— Хорошая сказка, — загудели гости, переглядываясь, — да только как нам её показать?
Дуня обрадовалась, что её не спросили, что делать, если люди Борецкой погонят их. О том, что скоморохи безошибочно угадали, про кого сказ, сомнений не было.
— Можно показать героев в лицах и придумать легкие музыкальные заставки, а можно смастерить куклы.
— Куклы? Это мы запросто! — воодушевилась одна из групп.
— Большие куклы, — уточнила Дуня, — с меня ростом и держать их на шесте. Я завтра покажу, какие, а вы уж сами решите, кто как покажет сказку. Но в конце все должны указать, что сказка придумана московской боярышней и направить людей на московский торг. Завтра-послезавтра он уже начнется. А сейчас уже поздно, давайте-ка расходиться. Утро вечера мудренее. Жду вас поутру!
Глава 15.
Дуня споткнулась и почувствовала, как её крепко ухватили за локоть, и как только она выровнялась, сразу отпустили.
— Не поранься, боярышня, — смущённо пробормотал Гаврила Афанасьевич.
— А-а, — вяло протянула она, в последний раз перебирая в голове всё, что сделала и что завтра поутру надобно сделать. Взгляд боярышни скользнул по усталому личику Моти. Подруга шла с закрытыми глазами и, кажется, уже спала. Умаялась, бедная. Взяв её под локоток и направляя, Дуня не сразу обратила внимание, что Гаврилу теснил Григорий. Ей стало смешно. Гаврила упирался, даже попробовал рычать, но что может сделать юноша против заматеревшего воина?
— Гриш, ты бы устроил Гаврилу Афанасьевича на ночлег. Поздно ему к своим возвращаться, а дежурить не будет сил. Он мне сегодня весь день помогал.
— То и обидно, боярышня, что чужака взяла помогать себе, когда мы с робятами рядом.
— А вот это ты зря! Ребят надо было отпустить походить по Новгороду, чтобы послушали, что там говорят о нас, о Михаиле Олельковиче, о других.
— Тебя одну не оставлю.
— Не одна я здесь была, — потирая слипающиеся глаза, вздохнула она.
— Завтра же и пошлю, — буркнул Григорий.
— Боярича устроить на ночь не забудь, — напомнила боярышня перед тем, как ступить на женскую половину.
— Да уж в темень одного не пущу, — возмутился он.
— Не надо меня на ночь устраивать, я на скамье, как вчера лягу, — встрял Гаврила. — Дом опустел, мало ли…
— А ведь прав боярич, — неожиданно поддержал его воин, — князь свою дружину снял с места, а оставшиеся вои возле наших мастеров и княжьего скарба ночуют.
Спорить Дуня не стала. Правы они или нет, ей уже было без разницы. Ей бы не уснуть по пути к опочивальне, как Мотька.
Кошкина уже спала и боярышни только верхнюю одежду скинули, прежде чем лечь. И обеим показалось, что только глаза закрыли, а уже утро.
— Вставайте, девоньки, — разбудила их боярыня. — Нынче нас кормить никто не собирается, так что самим думать, что нам поснедать.
— А княжья челядь уже уехала?
— На рассвете отбыли.
— А женки из нашего каравана?
— Смотритель больше не пускает их в дом.
Боярышни возмущенно засопели.
— Так как же договоренности? — Мотька махнула в сторону занявшего двор и подъезд ко двору каравана.
— Со двора их пока не гонят, но людей в дом не пустят, так что теперь на телегах ночевать будут.
— Прохладно ещё по ночам, — нахмурилась Дуня и поежилась, понимая, что в нетопленном доме ещё холоднее. Двор хотя бы днём солнышко прогревает, а в доме зимняя стужа по углам таится из-за экономии дров.
— Нам дозволено оставаться здесь, — продолжала Кошкина, — но из-за скоморохов, думаю, всё же погонят. Так что, Евдокия, решай скорее свои дела с ними и поедем к моему брату на постой.
Мотя обрадовалась, а Дуня расстроилась. Ей необходимо было длительное сотрудничество со скоморохами, а не разовое. Сказка о жадной боярыне не блажь, а первый шаг в информационной войне.
— Евпраксия Елизаровна, тогда мне никак нельзя уходить отсюда.
— Да уж, — вздохнула Кошкина, — наворотила ты дел.
— Ещё только собираюсь.
— Я только не пойму, зачем всё это? От устройства ярмарки тебе пользы нет, а ты деньгами вложилась.
— От развития нашей торговли польза есть всем, — возразила Дуня.
— Думаешь, что окупишь вложения, продав свои товары?
— Я не это имела в виду, но в убытке моя семья не будет.
— Опять будешь говорить про повышение уровня жизни для всех?
— А разве я не права? Хорошо же, когда люди живут в достатке, строят хорошие дома, жертвуют на церковь. Вон у нас как всё переменилось! Горожане стали спокойнее, добрее.
