Мотя потрясенно раскрыла глаза, повторяя Дунины слова и вникая в их смысл. Она даже по примеру подруги рубанула рукой при словах «ткнуть носом», провела ладонью по горлу, когда повторила «жизненно необходимо» и пристукнула кулачком в ладонь, говоря о статье дохода. После всего этого восхищенно посмотрела на Дуню, намереваясь сказать, как она умна, но не успела.
— Евдокия, — позвала боярыня, — ты верно всё говоришь, и я же сказала, что торг будет.
— Прости, Евпраксия Елизаровна, голова кругом идёт от того, что в Новгороде происходит, и не сразу поймешь, с чем мы можем и должны справиться, а что придётся оставить другим.
— Ох, права ты, девочка моя — расстроено согласилась Кошкина.
— Так вот, помимо торга надо сделать кое-что ещё. Я поведаю людям сказ про Борецкую, — торжественно объявила она.
— Сказ? Ты что-то знаешь про неё?
Дуня смутилась:
— Это будет не рассказ о Марфе Семеновне, а шутливое повествование об одной жадной и упёртой боярыне, оставшейся в результате у разбитого корыта.
Кошкина с сомнением посмотрела на подопечную и с горечью ответила:
— Запрещаю. Невместно тебе народ развлекать сказками.
— Зачем же самой сказывать сказки? Пусть это делают скоморохи.
— Обманут они тебя, — уверено сказала боярыня.
— Разве за обман некому будет спросить? — удивленно спросила Евдокия и боярыня со вздохом признала, что княжьи (Ивана Васильевича) люди спросят, да и брат поможет, коли что. Но князю не понравится, что Доронина связалась со скоморохами. И все же Кошкина ответила:
— Хорошо. Будут тебе скоморошья ватажка.
— Пять ватажек! Чтобы выступления шли по всему городу одновременно во всех пяти концах!
— Коли найдется пять, то всех позовут, — приподняв брови, всё же согласилась Евпраксия Елизаровна.
Дуня подскочила к боярыне и звонко чмокнула её в щёку, а та напомнила:
— Иди, обскажи нашим людям, что мы про торг надумали, чтобы не волновались. Да напомни им, что ежели сами захотят торговать, то за въезд в город четыре доли от стоимости товара возьмут, а потом ещё место поискать придётся, да ежедневно платить. Мест немного, а при повышенном спросе цена за него возрастет. За торг вне города с каждой телеги одну-две вещи возьмут, так что пусть заранее обдумают этот налог.
— Я всё обскажу, — встрепенулась Мотя. — Ещё скажу нашим, чтобы новгородских коробейников не гнали, что на наш торг придут. С них можно по полкопеечке взять за торговлю у нас.
— Молодец, Матрёна! Лука Мефодьевич за Дунины деньги знатную площадку обустроил, так что хотя бы часть возвернуть, и то прибыток.
Дуня пожала плечами, показывая, что не обеднела от тех вложений. Вот бильярдный стол обошелся ей как тридцать таких площадок, а площадка… разровняли землю за копейки, закидали настилами (десяток за копейку), прорыли канавки для отвода воды. Вот и всё: ровно и сухо. И сто метров дороги тоже в два-три, ну пять рублей встали бы. Это серьёзные деньги для одной семьи, но когда речь идет о простое сотен телег с товаром, о кормежке стольких людей, то смешно даже сравнивать
Мотя замялась, но сказала:
— Потребно для примерки тегиляев, кожаных жилетов, тёплых штанов, да и для иного бельишка примерочные палатки поставить.
— Ишь ты, примерочные палатки? — удивился боярыня. — Да где ж взять такие?
— Да хоть из плетёнок соломенных, — подключилась Дуня. —Поставить шесты, да соломой прикрыть. Всё это надо самим заготовить заранее.
— И то верно, скажи, чтобы мастерили. А коли озоровать кто станет на торге, да подглядывать, то окорот на них найдём, — кивнула Кошкина и засобиралась к выходу. — Евдокия, со двора ни ногой!
— Угу, — вяло буркнула Дуня.
Боярыня погрозила пальцем и улыбнулась, увидев, что Мотя показала на свои глаза, объясняя, что будет следить за подруженькой. Но Дуня не лукавила, обещая сидеть дома. У неё было полно дел. Она планировала начать рисовать декорации к сказке и уже обдумывала, как быстро и дешево всё сделать.
Кошкина отправилась по делам, следом тихонько выскользнула Мотя, а Евдокия стояла столбом, перескочив мыслями на переделку сказки о старухе, рыбаке и рыбке. Ей же надо вписать в сюжет боярыню и не потерять смысла сказки.
Немного из истории:
Михаил Олелькович — родственник московскому князю и литовскому. Его прадед был Ольгердом, а прапрадед Гедимином. Вот отсюда литовские корни. Сначала язычники, потом православные. Род воинов. А от себя добавлю неудачных политиков. Но в те времена все князья постоянно интриговали, а вот этой ветви гедиминовичей все труды и успехи выходили боком. Дед, отец, брат Михаила Олельковича добивались и держались Киевского княжества, но слишком поздно поняли, что литовским князьям не нужно возрождения прошлого процветания киевлян.
Глава 14.
Оставшись одна, Дуня решила создать образец декораций для скоморохов, пока в голове созревал адаптированный под обстоятельства вариант сказки. И только сейчас она поняла, что познакомит широкие массы с театром, и что это большая ответственность.
Пусть история театра началась ещё со времен древней Греции, но в современных пьесах было слишком много философии и религии. Получалось развлечение для избранных, к тому же воспринималось это не всеми и с трудом.
Совсем недавно кто-то попытался вложить в пьесы житейской морали — и театр сразу же потерял покровителей в высоких кругах, хотя многим понравилось.
Однако театр пока не достиг Руси, так что Дуне предстояла ответственейшая задача: переориентировать скоморохов и профессиональных сказителей на театр и задать сразу же высокие стандарты.
В её понимании театр должен был стать понятной, ненавязчивой, любимой школой добра и нравственности абсолютно для всех.
Проникшись ответственностью, боярышня рьяно взялась за дело. Ей требовались большие кисти, а лучше валики, вот она и занялась их сооружением. Сделать это было несложно, и она легко перепоручила бы это занятие кому другому, но из-за предстоящего отъезда княжеской четы все носились как сумасшедшие.
К полудню рабочий инструмент был изготовлен, а Мотя принесла рулон с дерюгой, будущую основу декорации. Работа закипела, и к вечеру наскоро расписанные полотна подсыхали на рамочках.
На следующий день Дуня собиралась добавить штрихов, чтобы придать объёма декорациям. Довольная собою, она мыла валики, хотя следовало бы выкинуть их, когда ко двору подъехала телега с группой скоморохов.
Охрана насторожилась: вид у будущих служителей Мельпомены был откровенно нахальный. Таким бы тумаков надавать, да проследить, чтобы ворота не спёрли, но Евдокия Вячеславна попросила их пропустить.
Увидев обеспокоенного Гаврилу, она попросила его раздобыть пирогов с питьём.
— Спроси на княжеской кухне, — наставляла она его, вкладывая рубль в ладонь, — за денежку не откажут, а коли не напекли, так сами сбегают и купят.
— Я тогда товарищей из отряда угощу? — спросил он.
— Тех, что на постоялом дворе? — опешила боярышня.
— Нет, — вскинулся юноша и возмущенно посмотрел на неё. Как она могла подумать, что он на её серебро побежит кормить отряд! — Матвей сюда прислал дозорных, а княжьи люди ревнуют, колодезной водицы жалеют, вот я и...
— А, конечно, угости их, — торопливо согласилась Дуня. Она уже приметила, что княжьи люди чванятся перед боярскими холопами и задирают носы перед служивыми из отряда Матвея Соловья. Они умудрялись посматривать сверху вниз даже на Гаврилу, хотя он из боярского рода.
Отправив новика, она встретила ватажку скоморохов и отвела их в сторонку:
— Немного подождём остальных, — посмотрела на открытые ворота и пустую дорогу, но сделала вид, что не сомневается в том, что будут ещё гости, — и тогда я всем сразу объясню, зачем позвала сюда.
— Да мы подождём и всё сделаем, лишь бы обещанные десять рублей заплатили.
Дуня поперхнулась, а брови полезли на лоб и у неё вырвалось:
— Однако!..
Ей казалось, что достаточно того, что она подарит скоморохам прекрасную сказку и возможность повысить свой статус, а тут такие деньжищи и плевать, что на всех.
