— А с девкой что? Упокоить?
— Сказал же, погодь с ней. Боярыня хочет посмотреть, на что она способна.
— Уж больна шустра…
— Много ты понимаешь! — буркнул староста, хотя отметил, что Тимошка в корень зрит.
— Так видно же… — он почесал подбородок, вороша куцую бородёнку, — ступает быстро, руками машет, говорит скоро. Не по-боярски себя ведёт!..
— Ишь ты, может, в Москве все такие? Белобрысая девка рядом с ней тоже крутилась, как белка в колесе.
— Старшая боярыня ступала, как пава, держала себя величаво, — с пониманием произнёс Тимоха и Селифонтов вынужден был согласиться.
— Ну, хватит. Поговорили и будя. Устал я от тебя.
— Так меня уже нет, — засуетился Тимошка, — поручение исполню, приду. Только бы вот серебришка бы, — попросил он, заискивающе заглядывая в глаза.
— Зачем оно тебе? Парня подкарауль, по башке дай и тихо утащи.
— Дык, а ежели он не один ходить будет?
— И чем серебро поможет? — подначил его Селифонтов.
— Девку посочнее подкуплю, и она приведёт его ко мне, как телка на верёвочке.
— Ну, коли девку, то да, — усмехнулся староста и нарочно медленно развязал завязки калиты, взял горсть монет, потом выпустил одну, другую, третью… подумал и ссыпал всё обратно в мешочек, зажимая в кулаке только одну. Тимоха нетерпеливо сглотнул и уставился молящим взглядом.
— Держи! — с улыбкой вручил староста рубль. — В Юрьево отвезёшь нашего стремительного соколенка… знаешь куда там.
Тимофей цапнул серебряную монету и с жадностью следил, как Памфил Селифонтович завязывает веревочки калиты.
— Ты понял меня? — вывел Тимоху из ступора резкий голос, и он мелко закивал. — Исполнишь всё чисто — и долг твой передо мной будет закрыт.
— Жизни не пожалею! — поспешил уверить он. — Будешь доволен.
— Не тяни. У нас с тобою ещё московские гостьи… чую, маята с ними будет.
***
В доме князя Михаила Олельковича было непривычно тихо. Все попрятались, не желая попасться под его горячую руку. Он внимательно выслушал Кошкину, потом переговорил с Гаврилой и старшим над ним Матвеем, посмотрел на разбитые губы Дуни и озверел.
Вскочил, невидящим взглядом огляделся и бросился к выходу. Княгиня только и успела крикнуть, чтобы удержали князя от буйства. Дуня вжала голову в плечи, слушая ругань за дверьми и грохот падающих скамеек.
— Вспыльчив князь-батюшка, — пояснила княгиня и озабоченно прислушалась. — Сейчас чарочку поднесут ему и успокоится.
— Совсем? — спросила Дуня, подразумевая не уснёт ли и не позабудет ли справедливый гнев, но княгиня подумала о чём-то своем и ответила соответствующе:
— Господь с тобой! Михайло крепок телом!
Дуня хотела пояснить, что ничего плохого она не имела в виду, но дверь резко распахнулась и в общую горницу ввалился Михаил Олелькович.
— Значит, так! Я эти подлости без ответа не оставлю! Знаю, откуда ноги растут у всей этой дурноты.
Князь ещё не успокоился и эмоции мешали ему говорить. На его лице играли желваки, а руки тянулись к оружию.
— Жена, собирайся… выезжаем в Литву! — выдал он.
— Как в Литву? — пробормотала растерянная княгиня. — А как же Новгород? Тебя же поставили здесь защищать их.
— От Москвы? Я из Рюриковичей, ты не забыла? И ты хочешь, чтобы родовые земли отошли католикам?
— Ты ещё и Гедиминович, — напомнила ему княгиня.
— Если только из старых Гедиминовичей, — с горькой усмешкой поправил её Михаил. — Прадед не стал бы плясать под дудку латинян!
— Но что ты скажешь Казимиру? — воскликнула княгиня. — Куда мы от него денемся?
Князь закрыл глаза и застонал, хватаясь за голову. Дуня знала, что положение Михаила Олельковича сложное. Он зависим от князя Казимира, как его брат, а до этого отец и дед. Все они интриговали, чтобы в обход лественничного права наследования, оставаться на княжении в Киеве.
Сейчас в Киеве сидел брат Михаила Олельковича Семён. Он наиболее остро столкнулся с желанием Казимира заменить православие в княжестве на католицизм. Не имея сил вывести киевское княжество из-под руки Великого князя литовско-польского, он все время лавировал между собственными интересами, куда включал процветание своего княжества, и интересами Казимира.
По мнению Дуни ничего у него не получалось. Но быть может без Семена Олельковича киевлянам пришлось бы совсем тяжко. А он выбил у Казимира обещание, что после его смерти княжество перейдет его детям, а значит у киевлян ещё будет время окрепнуть, прежде чем за них возьмутся по-настоящему.
А сейчас Дуне неловко было слышать разговор Михаила Олельковича с женой про их житье-бытьё.
Она потянула Мотю к выходу. Вместе с ними поднялись Матвей и Гаврила. Кошкина чуть пристукнула посохом и боярышни ринулись к ней, чтобы помочь встать. В её одеждах подняться было непросто. Но как только они объявили о своём уходе, в горницу вбежал ключник и что-то шепнул князю.
— Проводи его сюда.
Ключник махнул рукой слуге, послышались шаги.
— Гонец, — коротко бросил князь.
— Тем более пойдем мы, — произнесла Кошкина. — А ты, князь, не торопись, — размеренно сказала, стараясь передать ему своё спокойствие. — Оставь решение до завтра. Сам знаешь, утро вечера мудренее.
Княгиня благодарно посмотрела на гостью, а князь насупился.
В горницу вбежал гонец, передал свиток князю. Дуня уже выходила, когда услышала яростный рык. Оглянулась, увидела брошенный на пол скомканный свиток, а князь в это время перевернул тяжеленный стол.
— Гниды!!!
Княгиня подскочила, подняла свиток, пробежалась глазами и охнула, прикрывая ладошкой рот.
— Как же так? — со слезами на глазах спросила она у мужа.
Кошкина подтолкнула Дуню с Мотей и Матвея с Гаврилой на выход, а сама вернулась. Княгиня протянула ей свиток.
***
Встревоженная гонцом и событиями этого дня, Дуня попросила Матвея остаться в доме князя Олельковича. Тут столько народу проживало, что уже всё равно.
— Не могу, боярышня, — возразил он, — у меня вои брошены на постоялом дворе. Вот если всех здесь разместить…
— Это не я решаю, — расстроилась она. — Надо с князем переговорить и со старшим из наших воев, что послал Иван Васильевич. Я скажу Евпраксии Елизаровне, что лучше бы твоему отряду быть поблизости, а ты тут разузнай возможно ли.
Но Дуне ответил ключник:
— Не серчай, боярышня, но дом переполнен. Торговля ваша не идёт пока, а князю не прокормить всех. Не ставь Михаила Олельковича в трудное положение.
Дуня быстро закивала, понимая, какую нагрузку принял на себя князь. Продукты для пропитания закупали сообща, но неустройство из-за большого количества людей и хранящегося во дворе и за ним товара никуда не денешь.
Матвей кивнул ключнику, но увидев подрагивающие руки боярышни и то, как поддерживала её подруга, вспомнил чего она сегодня избежала и мягко пообещал:
— Организую дежурство. Гаврила останется здесь, а завтра других пришлю.
Так и разошлись. Гаврилу Афанасьевича положили спать в закутке перед входом на женскую половину, а Дуня с Мотей отправились к себе. Евдокия думала обсудить, какие новости так сильно расстроили князя, но почувствовала сильную усталость, прилегла и забылась в исцеляющем сне.
Глава 13.
— Брат нашего Михаила Олельковича умер, — сообщила Евпраксия Елизаровна девочкам.
— Вроде бы он не старый ещё, — с сомнением произнесла Дуня. — Или он болел?
— На охоте что-то случилось? — предположила Мотя.
Кошкина долго задумчиво сидела на кровати, поворачивая голову, чтобы Матрене было удобно заплести ей косу на ночь.
— Не болел и не поранился, просто взял и умер, — со вздохом ответила боярыня.
— Обалдеть, — не выдержала Дуня.
— Да что творится-то? — немного истерично воскликнула Мотя. — Сегодня ты чуть не взяла и умерла, там князь киевский взял и умер! Так не бывает!
— Бывает, милая, — вздохнула Кошкина, — особенно когда помогают.
Она повернулась к сидящей на постели Дуне.
