Тот посмотрел на счастливо улыбающегося подопечного, не вымолвившего ни слова, огладил бороду и растеряно посмотрел на Кошкину, сообразив, что сам не знает, что недавно произошло. Ткнув Гарилу в бок, он велел ему рассказывать. Парень заморгал как будто спросонья и начал:
— Светлана наказала передать привет боярину Еремею, боярыне Милославе, тебе и боярышне Марии. Ещё сказать, что помнит добро о Василисе и…
— Гаврила! Итить твою, ты чего городишь?
— Так дядька Матвей, ты же сам…
— Говори, что в избе посадничьей произошло! Ты боярышню чуть не покалечил. Не накинься на тя новгородцы, я бы сам…
Парень вжал голову, когда Матвей погрозил кулачищем, но тут же встрепенулся и взъерошенным воробьём начал гневно возмущаться:
— Я же смотрел и всё видел! Боярышня стояла и вместе со всеми следила за игрой. Всем было интересно. Все красиво одеты.
— Ты по сути говори! — не вытерпел Матвей.
— А я и говорю, что приметил такого же человека, как мы с тобой. Нас не пускали… — Гаврила осёкся, и Матвей пояснил боярыне с боярышнями вместе него:
— С чёрного хода прошли и встали у стеночки, как будто нас сюда кто из посадников привёл.
— Да, мы старались не привлекать внимания, а тот ужом меж посадников проскальзывал, изображая слугу, — с обидой пояснил Гаврила. — Все были увлечены и не обращали на него внимания, а он сторожко приближался к вам. Я думал, к боярыне лезет напакостить, потому глаз с него не спускал, но он чуть сместился, и я понял, что идёт худо творить боярышням. Вот тогда я за ним потянулся, а когда увидел отблеск ножа, то думать некогда было. Не успевал я его остановить, а вот Евдокию Вячеславну из-под подлого удара вывести мог.
— Ножа? Тебе не показалось? — переспросила Кошкина и озабоченно посмотрела на девочек.
Гаврила заволновался и начал руками показывать, какой он видел нож.
— Смешной нож: короткий и узкий, но тем страшнее было!
Парень поперхнулся, и повернувшись к Матвею, пояснил:
— За боярышень страшно. Им же много не надо… тоненькие… — совсем смутившись, Гаврила замолчал.
— Говори дальше, — велела Кошкина.
— И держал он этот нож не по-мужски! Не открыто держал, а ладонью прикрывал, и я не видел, чтобы он его с пояса снимал. Нож из ниоткуда появился у него. Словно бес ему наворожил!
— Похоже, это был стилет, — деловито сообщила Дуня. — А вытащил он его из рукава.
Мотя уважительно посмотрела на подругу, а боярыня тяжело вздохнула.
— Что за штилет? — решил уточнить Матвей.
— Оружие для подлых ударов. Чем-то напоминает крупную иглу.
— Разве можно таким убить?
— Именно им и убивают! Подходят близко, резким движением протыкают печень и отходят. Эта придумка из Италии.
Тягостная тишина повисла в возке.
— И кто же натравил этого татя на нас? — спросила боярыня, требовательно глядя на Гаврилу.
— Кто его вообще туда пустил? — буркнул Матвей, вспомнив, как им с Гаврилкой преградили дорогу. И ладно бы ему, но Гаврила-то боярич!
— Я не знаю, — расстроенно ответил парень сразу на оба вопроса.
— Зачем меня убивать? — негромко задала вслух вопрос Дуня. — Давайте представим, вот я хватаюсь за бок… хм, крови нет, потому что удар стилетом почти бескровен, а если что натечёт, то всё впитается в рубашку.
— Дуня, ты что говоришь? — ахнула Кошкина.
— Рассуждаю… и у меня получается, что особого переполоха не было бы. Я ничего не смогла бы объяснить и скорее всего даже осталась бы на ногах. Потом пошел бы слух, что московская боярышня вновь дурит.
— Я бы молчать не стала, если бы с тобой что-то случилось!
— Но это было бы потом и, честно говоря, толка не было бы. Убийцу не нашли бы.
— Дуня, к чему ты ведёшь?
— Ох, сюда бы Семёна Волка! Он бы сразу сообразил, на что надо обращать внимание. Опросил бы всех, выяснил бы даже по оговоркам, чей это был человек. Иногда даже взгляды имеют значение.
— Взгляд! — заорал Гаврила.
— Тише ты! — дал ему затрещину Матвей.
— Взгляд! — возбужденно повторил парень. — Тот, ну который с бородой…
— Там все с бородой.
— Боярышня с ним лаялась, а он смотрел на неё зло.
— Селифонтов, что ли?
— Я не знаю имени, но он потом кого-то искал глазами и подал знак.
— Какой? — одновременно спросили Кошкина и девочки.
— Рука у него была опущена, но он оттопырил большой палец и повернул его вниз. Я ещё подумал, что у него рука повреждена и кость ломит.
— Вот так? — Дуня показала жест смерти, который помнила из фильмов о римских гладиаторах.
— Да, только я же говорю, руку он не поднимал.
— Неважно, суть жеста от этого не меняется.
— И что это означает? — насупившись, спросил Матвей, жалея, что сам ничего не видел. Его сильно увлекла игра «шаробой» и он всё своё внимание сосредоточил на ней. Ему даже в голову не могло прийти, что боярышни находятся в опасности среди стольких именитых людей!
— Приговор к смерти он означает, — грустно ответила Дуня и Мотя закрыла себе рот рукой, чтобы никто не слышал её вскрика.
Кошкина мрачно кивнула. Она читала римские хроники, но даже подумать не могла, что именно упоминание об этом жесте ей придётся вспомнить.
Возок остановился, слуга открыл дверцу, но Дуня закрыла её, оставив слугу в недоумении. А сама тихо задала вопрос:
— Зачем Селифонтову меня убивать? Чем я ему страшна?
— Мне не верится, что это он, — подумав, произнесла Кошкина и сразу же пояснила: — Он не из робких и у него много врагов, но убивать… прилюдно убивать…
— И всё же приказ отдал он, — вздохнула Дуня, не желая спорить с очевидным.
Кошкина вынуждена была согласиться: новик не мог выдумать жест приговора к смерти. Без сомнений он сказал то, что видел.
— Я думаю, — тихо произнесла Дуня, — он воспользовался удобным моментом. В суматохе никто ничего не понял бы.
— Но зачем? — воскликнула Мотя. — Грех-то какой!
— Зачем? — горько хмыкнула Дуня. — Он мог обозлиться, если посчитал, что я его выставила дурнем.
— Нет, — отвергла Кошкина. — Селифонтов не был бы старостой, коли реагировал так на всякую обиду.
— Тогда только одно: сгодилась бы смерть любой из нас, чтобы отрезать возможность полюбовно договориться с Иваном Васильевичем. На меня пал выбор из чисто личной неприязни и удобства.
— Ты права, — подумав согласилась Кошкина. — Ох и нехорошие дела тут творятся, — покачала она головой. — Надо все рассказать Михаилу Олельковичу и обдумать, как нам дальше быть. А сейчас дай слугам сделать свою работу, а то они гадают, чего мы тут сидим.
Глава 12.
— Говори! — велела Марфа Семеновна.
— Дерзость московитов не знает границ, — хитро улыбаясь, протянул Селифонтов. — Народ возмущён! Устроить свару на виду у лепших людей, подкупить стражей, — староста возмущённо потряс кулаком и всем своим видом выразил негодование.
— Хорошо, — кивнула Борецкая. — А теперь объясни мне, что там произошло на самом деле.
— Несуразно вышло, — вздохнул Памфил Селифонтиевич, — новик из московитов приревновал боярышню и крови возжаждал. Распущенность и безобразие налицо.
— При всех с девки кровавую виру взять хотел? — боярыня удивлённо выгнула бровь и внимательно посмотрела на соратника.
— Молодой, горячий, — пожал староста плечами и хитро усмехнулся.
Борецкая долго смотрела на него, потом согласно кивнула:
— Хорошо, — вновь согласилась она и чуть подалась вперед: — Вот так всем и скажешь, когда настоятельно расспрашивать будут. Мол, правда неприглядна, вот ты и помалкивал, но раз кому-то сильно интересно…
Слова боярыни падали, как камни, а взгляд пригвождал, но старосту порадовала реакция Борецкой. Они поняли друг друга без лишних слов. Зря он опасался, что боярыня не одобрит его выбор жертвы. Единственное, ему требовались уточнения, и он едва слышно спросил:
— Попытку повторить?
— Не сейчас… — подумав, ответила нехотя, и видя вопрос в глазах Селифонтова, пояснила:
