— Ну, хорошо, если так. — Кивнул я. — Тем более, что тебе нужно укрыться от местного дроттина.
— Да кивнул Лейв, — и желваки заиграли у него на щеках. — Нужно.
До времени…
Это я комментировать не стал. Понял о чем он. У меня конечно было свое мнение, на тему, сможет ли Лейв отомстить Эйнару, но я его высказывать не стал. Сейчас ни к чему.
— У меня не очень с местной географией. — Продолжил я. — Про остров Одина я выяснил. Мы сейчас на так называемых "островах обода". А остров Одина это нечто вроде втулки колеса, внутри того самого обода. А твой Утстейн где?
— Тоже внутри, — ответил Лейв. За островами обода, во внешнем океане земель нет. Там лишь море, пустынное море. И если плыть по нему, то в конце-концов увидишь, как море поднимается и сливается с небом на краю мировой чаши.
Про чашу я конечно уже тоже слышал от Вермунда…
— Вот значит как. Выходит, нам с тобой нужно двигать в одну сторону, — на побережье. И там искать корабли, мне к острову Одина. Тебе – к Утстейну… Ладно… Это решили?
— Решили. — Кивнул он.
— Ну и хорошо. Только вот у нас с тобой еще одна проблема, и посерьезней. Я вчерашний раб. Ты – вчерашний сын богатого бонда. А сегодня мы с тобой оба бедняки. У нас с тобой в карманах – ни пеннинга. Весь твой дом дружина дроттина обнесла. Пока лето мы с тобой с голоду не помрем, если только грибами не траванемся, и от ягод не опухнем. А вот чем нам с тобой платить за проезд на кораблях, этого я не представляю. Если только на какой двор подальше от дроттина забиться, да поработать там. Но я, знаешь, пока не очень даже в курсе, сколько тут у вас с пассажира на корабле берут. Сколько работать придется. И не всплывет ли случайно, кто мы такие… Давай как думать. А если есть что предложить – говори.
Лейв наморщил лоб, и стал добросовестно думать. Я, в общем, надежду на него имел слабую. Проговаривал больше для себя, чтоб хоть как-то упорядочить наши проблемы. Ну и все-таки он местный, вдруг…
Это "вдруг", Лейв подумав и выдал.
— Не надо нам устраиваться работать на дальний двор – брякнул он. — Я знаю куда надо! На двор к Хёскульду, сыну Коткеля.
— А кто это?
— Он отец Осы.
— Грандиозно… — меланхолично обрадовался я. — А Оса, это?..
— Мой отец, и Хёскельд-гагач хотели поженить нас с Осой.
— Хотели, и расхотели? — Уточнил я.
— И сейчас хотят. То есть… отец хотел…
Я понял, что мысли Лейва пошли не туда, и пока он не свалился в яму горя, постарался его отвлечь, тем более что дело и вправду было насущным.
— Значит они предварительно вас поженить сговорились. А сам-то ты как к этой Осе? Хоть видел её?
— Да. Два раза.
— И как?
— Симпатичная. Нос только сопливый, потому гундосит. Но она была еще совсем маленькая. Я её видел две зимы назад. Ей сейчас… зим шесть. Или нет, уже семь.
— Хм, хм… Значит, расположен ты к ней…
— Ну… не знаю. Отец сказал, что когда Оса подрастет, если будет не уродиной, и понравится мне, то мы поженимся. Это у отца с Хёскельдом давно было слажено и объявлено на альтинге. Они обменивались по этому поводу дарами. Отец говорил, что нам это будет полезно, потому что Хёскельда много знатной родни.
Я подумал, повзвешивал. Хотя, что тут было взвешивать? Других вариантов что-то все равно на горизонте не возникало.
— Ты сказал что был там два раза. А дорогу-то найдешь?
Лейв задумался.
— Если по дорогам идти, то найду. А если лесами…
Я подумал, что парень просто золото. Не факт что я в двенадцать-тринадцать лет смог найти дорогу в места, где был всего два раза. Впрочем, у них тут конечно не городской лабиринт с тысячей поворотов, а редкая паутинка дорог, и все же… Впрочем, хвалить я его подожду, посмотрим, что получится по факту.
— Нам с тобой сейчас наверно по дорогам-то не стоит. До дорожных стражей вы тут еще не додумались. Но если Эйнар сказал, что у него есть наушники среди бондов, то кто знает, кого мы встретим в пути… Но мы можем двигаться по лесу рядом с дорогами, не теряя их из виду… Далеко отсюда до дома твоего Хёскульда?
Лейв задумался.
— По дорогам от нас было… дней девять пути. Но мы ехали на телеге.
— Значит нам с тобой все две недели будут. — А то и больше.
Я подумал о небогатых запасах рыбы в сумке.
— Ничего… проживем как-нибудь… — Сказал Лейв.
— Проживем. Это конечно. Я за другое беспокоюсь.
— За что?
— Во-первых, чтобы ты со своей нареченной хоть узнали друг-друга. А во-вторых, когда узнаете, чтоб снова друг-другу понравились.
— Сам Хёскельд-то меня всяко должен узнать.
— Будем надеяться, что да. Ладно, давай пойдем, что ли, а?
И мы пошли.
* * *
В пути нашем, к дому Хёскульда сына Коткеля, так же известного как Хёскульд-гагач, было мало интересного. Ну если только вам не нравятся истории из жизни туристов-выживальщиков. Мы шли рядом с дорогами днем, и спали в лесу ночью. С водой нам повезло несколькими ручьями, а рыбу я ввел в режим строгой экономии. Это впрочем, не помешало ей кончится на четвертый день. Дальше пришлось питаться подножным кормом в виде ягод, коих здесь было в изобилии. Но одни ягоды, это тоже перебор, и через несколько дней я почувствовал, что мое небо опухло от сока, а желудок мой делает попытки взбунтоваться. Ночами мы сильно мерзли, из-за невозможности развести костер. Это была проблема. В целом, совещаясь, мы с Лейвом мы нашли, что знаем немало способов развести огонь. Я рассказал Лейву о чудесных коробочках-зажигалках, и о дивных стеклах-лупах из моего мира, с помощью которых огонь можно добыть вообще никак не напрягаясь. Лейв позавидовал сильной волшебе моего мира, а мне в ответ сообщил о хитрости его отца, которую тот применял когда ходил в морские походы – следовало вложить трут в скорлупки ореха, а щель между ними замазать воском – тогда трут сохранялся сухим в любую сырость, в самый сильный дождь, или даже если ты вообще упал за борт. Я в свою очередь подивился сметке и находчивости местных аборигенов, пообещал себе обязательно завести такой орех, и заодно вспомнил трут и огниво, которыми пользовался на выгоне, — и которые при нападении там и остались… Да, в целом мы знали немало способов развести огонь, но сделать это хотя бы без простейших без подручных материалов у нас не получалось. Погода как на зло установилась сырая, и попытки добыть огонь трением закончились только волдырями на красных ладонях. К себе я был снисходителен, а на Лейва про себя конечно негодовал – тоже мне, дитя природы… В конце-концов мы сошлись во мнении, что может это и к лучшему, что мы не можем развести костер, ибо кто знает, кого бы приманил его свет… Это была в целом, разумная мысль, но когда мы скукоживались ночью на земле, она грела слабо.
Что еще?.. Когда закончилась рыба, и мы до оскомины наелись ягодами, Лейву начал вспоминаться тот узел с едой, с которым его отправили ко мне на выгон.
— А кстати, куда ты его дел? — Спосил я Лейва.
— Оставил, когда дому побежал, наверно… — В голосе Лейва было удивление. — Я не помню когда и где. Совсем.
— Пригодился бы сейчас нам тот узелок… — глубокомысленно вздохнул я.
— Это да, — согласился Лейв. — Знаешь что там было? И он начал со смаком перечислять, чего там такого вкусного было.
И узел-то вроде мне на выгон обычно приносили небольшой, а про этот конкретный он все рассказывал и рассказывал, чисто будто телега жратвы в нем умещалась, не иначе утерянная бездонная скатерть-самобранка. Не знаю сколько бы он еще живописал, если бы я нежно рыча не попросил его заткнуться. Желудок уже тогда требовал пищи. В последующие дни он стал урчать так, что я боялся, на его звук к нашей ночевки выйдет какой-нибудь хищник.
Иногда Лейв плакал. В проявлении засевшего внутри горя не бывает какой-либо системы. Просто мысли у человека сворачивают куда не нужно, сворачивают, и обрываются в яму. Лейв плакал не по мальчишески, без хныканий, а совсем по-взрослому, страшно. Беззвучные слезы прокладывали ручейки из глаз, и лишь иногда он вздыхал, тихо, но так тяжело, будто на грудь ему взвалили многотонную могильную плиту. Это было горе не напоказ. Это было горе, которое мальчишка старался спрятать, и все-таки не мог скрыть. По-моему он стыдился этого. В моем понимании он был еще мальчишкой – и кто осудит пацана за плач в таких обстоятельствах? Но в его мире он уже имел право носить оружие, и считался мужчиной. Да он стыдился того что не может скрыть проявления своего горя. И оттирал непросыхающие глаза украдкой. А я… Что я мог? Слов утешения у меня для него не было. И в конце-концов я решил себя вести так, будто я ничего не замечаю, и общаться одинаково независимо от того, есть у его слезы, или нет. Не знаю, возможно это был и не самый лучший, и не самый тактичный вариант. Но кажется именно за такое поведение пацан и был мне благодарен.
