Лучше всех держался капитан. Бледный, ошеломленный, но сохраняющий спокойствие, достоинство и, видно по глазам, трезвый рассудок. Сразу все поняв, он медленно и аккуратно положил шашку на стол эфесом от себя. Грамотный!
Остальные находились в состоянии психологического нокаута, где-то на полпути между истерикой и обмороком. Граф даже не пытался подняться. Ну, пора и пообщаться…
— Бляйбэн штандхальтн! Капитулирн! (Оставайтесь на местах! Сдавайтесь!)
И персонально — графу:
— Штейт ауф! (Встать!)
— К-кто в-вы так-кие?.. Чт-то ва-вам н-надо?.. Ка-ка-к сюд-да п-по-опали? — У графа из-за трясущейся челюсти дикция сильно хромала, но общий смысл фраз был понятен.
— Исключительно из вежливости отвечу на ваши вопросы. Мы пришли за германскими офицерами и портфелем господина подполковника. А на вопрос «Кто мы такие?» можете ответить сами, вы же видите погоны.
— Майн гот… — побледнев, тихонько охнул подполковник, мешком оседая в кресло. Капитан решил проявить инициативу:
— Я — гауптман Генрих фон Штайнберг. С кем имею честь беседовать?
— Подпоручик Гуров Денис Анатольевич.
— Вы и Ваши люди — партизаны?
— В какой-то степени — да. Не будем сейчас вдаваться в тонкости нашей службы. Все, что вам необходимо знать — вы с подполковником взяты в плен. Обо всем остальном сможем поговорить чуть позже. А сейчас меня интересует только один вопрос — где портфель? И что в нем находится?
Колоть их надо сразу, чтобы не успели опомниться. Кажется, у Богомолова это называлось «моментом истины».
— А если мы откажемся отвечать? Согласно Конвенции мы можем сообщить только имя, звание и подразделение, где проходим службу.
Капитан, оказывается, не только самый храбрый, но и самый хитрый. Торговаться он еще со мной будет! Как говорил Киса Воробьянинов — «Я считаю этот торг неуместным!» И торговаться мы не будем…
— Мне нужен только один пленный. И он будет очень впечатлен геройской и мучительной кончиной своего коллеги от рук русских варваров. Мне все равно, будут на нем погоны гауптмана, или оберст-лейтенанта. Выбор за вами.
— А что будет со мной? — Польский аристократ довольно быстро пришел в себя, услышав начавшиеся торги.
— Вопрос не ко мне… — породистая сволочь при этих словах еще более приободрилась. — А к штабс-капитану, которого приводят в чувство на псарне.
Оп-па, а чего это мы так съежились? И взбледнулось их сиятельству совсем не по-детски. Ну, посиди, посиди, очухайся. Я же все понимаю, тонкая ранимая душа, тяжелые переживания, нечистая совесть, точнее — полное отсутствие таковой… А мы пока продолжим общение с геррами официрами:
— Повторяю свой вопрос — где портфель?! Чтобы вы не питали иллюзий, скажу сразу — все ваши люди блокированы, и на помощь прийти не смогут.
— Если я скажу Вам где портфель, Вы оставите мне жизнь? — Да, недолго аристократ переживаниями был занят. Сразу почуял, где можно гешефт сделать… Только вот глазки у него горят как-то нехорошо. Не иначе, пакость какую задумал. Ну, да и мы настороже будем, но показывать это не станем.
— Граф!!! Как Вы смеете?!! — Вот прорвало подполковника. — Этого никак нельзя делать!!!
И вскинулся бы, да пистолетный ствол, упертый в лоб, мешает. Как бы Егорка лишнюю дырку в немце не сделал.
Капитан тоже напрягся, но с места не двинулся. Понимает, что одно движение — и он превращается в труп. А раскраснелся-то как, хоть прикуривай. На груди из-под распахнутого халата виднеются два шрама в виде ромбиков. Наверное, дуэльные, от шпаги… На лице — ненависть и презрение… Пора продолжать спектакль.
— Если вы отдадите портфель, то еще немного поживете на этом свете. И молитесь каждый день, чтобы никогда больше со мной не встречаться.
— Идемте вон к той картине, — граф еще осторожно, но достаточно уверенно двинулся к портретам предков. — Там у меня потайной сейф.
Ну, пойдем, посмотрим. Заодно спровоцируем — пистолет в кобуру уберем. Подходим к стене, хозяин нажимает что-то снизу рамы, та откидывается на петлях в сторону, открывая доступ к небольшой металлической дверце, украшенной литыми завитушками с поворотным цифронабирателем, который напомнил сейф фон Борка из последней серии про Шерлока Холмса. Встаю за спиной, делаю вид, что смотрю в сторону стола. Щелчок замка, дверца с лязгом открывается, спина графа становится напряженной, он делает резкий разворот, в правой руке зажат револьвер. Моя правая рука уходит вниз по дуге, удар ребром ладони по запястью, железяка падает, рука возвращается и попадает снизу по челюсти. Ну, ты же не Цезарь, чтобы делать два дела одновременно. Если собрался стрелять — стреляй, зачем еще что-то говорить? Вот и прикусил свой язычок, правда, с моей помощью. И серьезно так прикусил, аж кровь на губах. А теперь и глазки закатывает, на ковер падает. Артист! Показываю рукой Митьке, чтоб связал сиятельного, сам возвращаюсь к столу.
Оберст-лейтнант смотрит на свое хозяйство в моих руках с таким отчаянием, что невольно я начинаю подозревать что выиграл очень крупный джек-пот. Гауптман катает желваки на скулах, глаза сузились, руки вцепились в подлокотники с такой силой, что аж пальцы побелели. Нет, так дело не пойдет. Надо их обездвижить. Ставлю портфель на стол, и в следующий миг гауптману внезапно прилетает рукояткой пистолета по темечку. Легонько, для расслабления, ничего личного. Немец теряет сознание, парни, сходу поняв что нужно делать, привязывают летуна к креслу. Надежно так, ручки к ручкам, ножки к ножкам. Теперь пусть попробует дернуться, когда очнется. Второй, по всему видно — штабной, глядя на младшего товарища, и не думает сопротивляться. Митяй его точно также привязывает к другому креслу. Пришедший в себя граф лежит связанный на полу, периодически постанывая. Револьвер я подобрал, так что никакого оружия у них под рукой нет. Значит, можно действовать дальше.
— Митька, с Егором остаетесь здесь, караулите этих, — киваю на немцев. — Смотреть внимательно, мало ли что удумают. Для нас важен только вот этот, — показываю на оберст-лейтенанта, — на него — особое внимание. И на его портфель. Кажется, непростую птичку поймали. Разрешаю при необходимости дать пару раз для успокоения, если ёрзать начнут. Со стола ничего не трогайте! Потом, после операции хоть ведро выпейте, но сейчас — ни-ни!
— Командир, — обиженно гудит в ответ Митяй, — не маленькие, чай, понимаем.
— Я — во двор. Вернусь, постучу обычным сигналом…
Выскакиваю на крыльцо, даю во тьму две вспышки фонариком, потом еще одну. Митяев должен начать работать. А вот погода немного поменялась. Ощущается свежий ветерок, дует от леса в сторону флигеля. Вон, даже крылья мельницы медленно проворачиваться стали с тихим рокотом, который неплохо маскирует наши шорохи. Хорошо, что собак нет, почуяли бы нас еще на подходе. На небе — несколько облачков, наползающих на ночное «солнышко», и по горизонту темная полоса раскинулась. В лунном свете подбираюсь к флигелю, будто бы материализовавшись из темноты, появляется Гриня, шепчет, что летуны блокированы, графские холуи повязаны, штабс-капитана нашли, привели в чувство.
— Хорошо, ждите, когда Михалыч закончит, потом — ваша очередь. Я подойду, и начнем.
И что-то меня мучают смутные сомнения. Планировалось обезвредить нижних чинов, сжечь и взорвать все, что только можно, одного из офицеров брать с собой, остальных — в расход. А вот чем-то запал в голову гауптман. Понимаю, что враг, офицер неприятельской армии и все такое… Но, судя по поведению, — человек чести, «homme d'honneur» — шепот Дениса Первого тихим ветерком в голове. И резать его, как связанного барана, — рука не поднимется. И отпускать нельзя. И с собой лишнюю обузу не потащишь. Блин, вот ведь ситуация… Ладно, идем к Михалычу, потом решим эту загадку.
Когда добрался до рухнувшей палатки, веселье там почти закончилось. Большая часть немцев лежала вразброс, связанные и безмолвные. Кто не хотел разговаривать, находясь в бессознательном состоянии, кто просто не мог из-за кляпа. Когда в рот запихивают кусок полотна размером полметра на полметра, пусть даже разорванный пополам, особо не поговоришь, даже помычать трудно. Из палатки вылезали последние обитатели. Я аж засмотрелся, как красиво в лунном свете работает этот своеобразный конвейер. Стоит очередному гансу выпутаться из брезента, как ему прилетает или нагайка по темечку, или мощный кулак в поддых. Тут же появляются две пары рук, которые оттаскивают нокаутированного солдата в сторону, еще две-три секунды — и все конечности связаны, кляп во рту. Тем временем появляется очередная жертва, и весь цикл повторяется снова. Наконец, палатка опустела. Все тушки связаны, лежат более-менее компактно, хлопот не доставляют. Оружие отдельной кучей темнеет невдалеке. Михалыч оставляет караулить трех человек, с остальными бесшумно двигаем к флигелю.
