— Вашество … Ух. Три вершка от верха, и пять вершков вправо, — доложил через несколько минут запыхавшийся паренёк.
— Нормально. Садись, воин, вон, на гнедую кобылу. Поедем домой, да, там пистоли не трогай.
— Слушаюсь, вашество.
— Поехали поручик, а то ведьмы мои превратят твоих друзей в гусей, а тебя забудут. Как один с двумя гусаками в полк заявишься?
— Ведьмы? — опять красно-коричневым стал.
— Самые настоящие. Самому жутко на них смотреть.
Событие сорок четвёртое
Скажите, у Вас в роду беременные были?
Дагестанские врачи клянутся мамой Гиппократа.
Дормез стоял возле избушки на курьих ножках. Раненых в нём уже не было. Унесли. Крики доносились из самой избы. Если не знать, что там раненый, то страшновато, изба ведьмы и крики оттуда душераздирающие. Жуткая жуть. Брехт мотнул головой ахтырцу с ужасом на это взирающему и рыскающему глазами в поисках входа в сей вертеп.
— Пошли, вход со стороны леса, всё как в сказке. Чем дальше, тем страшнее. А ты давно каялся, Иван Семёнович? Давно в церкви был?
Теперь коричневый стал белым.
— Если ведьмы сделают что с моими товарищами, то я не знаю …
— Ну, не знаешь, не говори, а то потом жалеть придётся. Стоять. Ты, поручик, знаешь стихотворение, Тютчев написал:
Они кричат, они грозятся:
"Вот к стенке мы тебя прижмём!"
Ну, как бы им не обосраться
В задорном натиске своём!
Поэты они такие. Всегда правду говорят. Пошли, а то стонать меньше стали. Это не порядок.
Пётр Христианович обогнул избу, поглаживая через тулуп плечо ушибленное. Болело. Нет, точно дульный тормоз нужен.
На двух лавках лежали раненые офицеры. Молоденького ахтырца перевязывала Василиса Преблудная, а он млел и пытался её здоровой рукой за задние полушария пощупать. Девушка вывёртывалась и шипела не него. Пётр подошёл и легонько так, чтобы зубы выстеклить, леща гусару отвесил. То сразу и прекратил домогательства, без сознания тяжело домогаться.
— Разбинтовывай его, Василиса. У него рука сломана, нужно лубок наложить, а то срастётся не правильно. Разбинтуешь, наложишь две палки с обеих сторон и потом туго бинтом замотаешь. А после приготовь питьё жаропонижающее и снотворное, ну и слабительное, чтобы было одновременно. И слабительного не жалей. Ему полезно. Всё тихо. — В горницу фельдшерско-акушерского пункта бочком-бочком влазил целый пока ахтырец.
Пётр переключил внимание на ротмистра Дымчевича Пётра Степановича. Досталось бедолаге. Матрёна уже успела стянуть с того доломан с ментиком и шёлковую рубаху окровавленную. Ротмистр лежал на лавке и глухо стонал, а ведьма тряпку макала во что-то и смывала кровь с раны. Бело-розовые кости торчали. Бляха, муха. Тут настоящий лекарь нужен и рентгеновский аппарат. Гипс ещё. Полевой хирург бы оттяпал руку по локоть.
— Матрёна, занималась такими ранами?
— Два раза. — Ответила та, не оборачиваясь.
— Давай так, ты его придерживай, и палку ещё сунь в зубы, чтобы язык не откусил, а я попытаюсь руку вытянуть и кости на место вставить. Потом палочками со всех сторон обложим и замотаем, хлебным вином ещё зальём и к доктору в Подольск отправим.
— Правильно, вашество, отвар ещё дать надо от антонова огня.
— Ну, держи. — Пётр Христианович потянул за горячущую кисть рогоносца. Хрумкнуло в руке, ротмистр заорал и отключился. Ну, и хорошо, дёргаться не будет, мешая самозваным Гиппократам.
Брехт ещё чуть потянул, но рука больше не поддавалась.
— Давай Матрёна палочки приложи и бинтуй.
— Вы что доктор, Ваше сиятельство, — засопел за спиной поручик.
— Повоюй с моё. Всё. Матрёна, хватит, до доктора доедет. Давай своё питьё и нужно его в Подольск отправлять, пока светло. — Граф повернулся к ахтырцу. — Сейчас грузитесь в дормез и езжайте в Подольск. Там найдёшь лекаря. Сдашь товарищей. Пусть он уже дальше их лечит. А сам …
Брехт тяжко вздохнул. Вот же граф собака эдакая. Тут жена, понимаешь, рожает, а он за молоденькими жёнами чужими ухлёстывает, да ещё в наглую. Раз всё выяснилось.
— Ты, это поручик, хочешь драться, так приезжай завтра, а нет, так я тебе свои извинения приношу. Не хочется мне тебя убивать. Столько врагов у России, столько смертей и войн впереди. Будь я императором, я бы за дуэли, кто жив остался, кастрировал и в солдаты, чтобы детей дурных от него не народилось. И кастрирование обязательно на центральной площади, чтобы все видели. В назидание другим.
— Я принимаю ваши ииии…извинения, — вылетел за дверь ахтырец, с опаской на синие штаны свои поглядывая.
— Стой. Тут Василиса питьё успокоительное сделала. Тебе не помешает.
— Спасибо, Ваше сиятельство не надо. — И к кобыле своей бросился.
— Зря. Непередаваемые оссусения.
Глава 16
Событие сорок пятое
Не новость, что под маскою добра
Подчас творятся гнусные дела.
Римма Хафизова
Глубокая вспашка? Глубокая вспашка … Нужен плуг, а не деревянная соха, а ещё нужен конь, мерин, как у «дартаньяна», интересно зачем (Почему мерин, а ещё каплун у французов? Затейники!), или кобыла. Вол ещё лучше подойдёт. Интересно тоже, почему там, на Западе, везде на волах пахали больших и сильных, а в центральной России на лошадках маленьких и слабых. Должно быть, написаны умные книги на эту тему, но Брехту они под руку не попались. Ну, с плугами попроще, чем с «дартаньянами». Он точно знает, как это должно выглядеть. Сам в Спасске-Дальнем по советам из Шарашки своей всё это улучшал, колёса приделывал и прочие усовершенствования. Можно съездить в Москву, купить современный плуг и доделать его с помощью Афанасия. Хотя стал Пётр Христианович подсомнёвывать, а того ли персонажа он купил. Не Кулибин ни хрена. Очень средней руки кузнец с минимальным набором инструмента. Инструмент он ему прикупит, а вот голову свою не пересадит. Ладно, плуги нужно считать первоочередной целью. Как только пулелейки Афанасий с сыновьями закончит, так надо ехать в Москву за плугами. Много не купить, у него денег не лишку осталось, а железо страшно дорого. Осталось тысяча рублей серебряных, что Валериан Зубов дал, и перстень золотой с синим камнем, что Николай Зубов ему сунул за пазуху при расставании. Брехт и забыл про него, только когда переодевался в Студенцах уже, он из нижнего белья выпутался и по доскам пола заскакал. Серьёзный перстень. Грамм двадцать золота, даже чуть побольше, и камень эдак карат на восемь — десять. Когда это в виде кабошона, то с ходу и не определишь. Для сапфира светловат. Но великим знатоком Геммологии ни Брехт, ни уж тем более Витгенштейн не были. Есть шпинель, есть топаз, есть циркон, даже, кажется, гранаты синие есть. Бог с ними. Золото к серебру, как считается — пересчитывается в этом времени, тоже не знал Брехт точно. В районе десяти? Выходит, перстень вместе с камнем тянул рублей на пятьсот, не больше. Вот и все капиталы. А выяснилось, что трат впереди уйма. Кроме плугов нужна семенная картошка, а это сейчас не самый дешёвый продукт. Кроме того, если крестьяне переберут зерно и половину отложат для продажи англичанам, то, что сами есть будут и сеять весной, полностью же не заставишь их перейти на картофель. Вроде элементарно. Посадил гектар картофеля, сделал из него крахмал, продал и купил потом на рынке столько пшеницы, сколько можно вырастить на сотне гектаров. Оказалось, что так это не работает. Его артельщики упёрлись, что и овёс нужен — скотину кормить, и рожь, и пшеница, и …
— Ну, можно купить же? — Уже рычал почти граф на председателя артели Осипа.
— А если не уродится у других? — Почти плакал самый понятливый из его крестьян.
