Историческая женщина пристально и недобро вглядывалась в мои глаза, будто решая, расстрелять меня прямо сейчас или влепить мне всё тот же расстрел, но только с отсрочкой. Ничего не придумав, она достала папиросу.
- Нет, не ошибаетесь. Но откуда вы об этом знаете? Ни в одном открытом источнике этого нет! – вполголоса поинтересовалась мадам Левенштейн. – Я кроме политеха, в университете Марксизма-Ленинизма преподаю и там, уверяю вас, самая обширная библиотека по данной тематике, но и в ней про еврейское происхождение Ленина также никаких данных нет! Это закрытая информация, молодой человек! – назидательно поведала ярая марксистка.
Ха! Удивила! Университет Марксизма-Ленинизма! Он и для меня совсем не чуждое удовольствие. Сомнительное, но не чуждое! В прошлой моей ипостаси, как только загнали меня в КПСС, так сразу и отправили в этот нудный УМЛ на два года. В дополнение к обязаловкМоя библиотекае выписывать газету «Правда» и журнал «Коммунист». Хорошо, хоть посещать его допускалось не каждый вечер, все-таки понимали марксисты, что служба в МВД, это не просиживание штанов в бухгалтерии совхоза «Светлый путь». Однако, к тщательной проверке конспектов в УМЛ относились без дураков, жестко и бескомпромиссно. Не имея собственных конспектов, сдать зачеты было не реально. А вылетев из УМЛ, можно было забыть о хорошей карьере и идти в отдел кадров за обходным.
Ну и, относительно пикантных подробностей о марксистко-ленинской братии, так это сейчас их нет в свободном доступе, а в девяностые, когда началось поветрие на рассекречивание архивов, много чего наружу повылазило. Порой такого порнушно-криминального из того, что коммунистическая идеология изо всех сил стыдливо умалчивала до самого последнего, что покраснеть хочется. И про самих Маркса с Лениным, и про их изощренных последователей.
- А что касается марксизма, многоуважаемая Пана Борисовна, то позвольте спросить, известно ли вам, что поздний Маркс разочаровался в своей теории и заявил, что отныне он себя марксистом не считает? – все дальше и дальше уводил я историческую тетку от скользкой темы антисемитизма и от своей в нем постыдной роли.
- Так вы, друг мой, вдобавок еще и ревизионист?! – всполошилась историчка с незаурядными способностями в области кулинарии, – Или вы провокатор?
- Ни то и не другое, я всего лишь за то, чтобы не делать культа даже из самых признанных классиков. Я за решения двадцатого съезда нашей партии, Пана Борисовна! Классики исторического материализма, они тоже люди. Со всеми своими слабостями, а потому, ничто человеческое им также не чуждо. Тот же Маркс, например, не любил мыться и от того до самой смерти страдал от фурункулеза. А вот племянницу свою, напротив, он очень любил!..
Тут я, пусть и с опозданием, но осекся. Углубляться в тему инцеста главного основоположника научного коммунизма, в эти дремучие времена было смерти подобно. Пылкая проповедница марксизма тоже не решилась продолжать дальнейшие прения относительно своего бородатого божества. Что одного, что второго. В соответствии с традициями и методичками совковых идеологов Пана Борисовна поступила проще, она сразу и бескомпромиссно перешла на личности.
- Никакой вы не милиционер! И уж тем более, никак не советский! Вы идеологический враг! – горячо, но как-то неубедительно кипятилась тетка.
В ответ мне тоже приходилось повышать градус демагогии и ханжества.
- Я, товарищ Левенштейн, вообще-то комсомолец, я добровольцем в армии отслужил! Все проверки прошел и теперь я офицер советской милиции! А вы, вот так запросто мне такие обидные ярлыки изволите лепить! Нехорошо клеветать на молодежь СССР! Не по-нашему это, не по-советски! – поймал я за язык так неосторожно подставившуюся, в общем-то, неплохую повариху.
Мадам Левенштейн растерянно замолчала и, ища поддержки, повернулась к брату профессору. Но тот почему-то не спешил вступать в нашу перепалку. Лев Борисович разглядывал меня и задумчиво попивал коньяк. Софья тоже сосредоточилась на торте, стараясь не поднимать испуганных глаз ни на кого из присутствующих. Я с удовлетворением подумал, что, скорее всего, она уже и сама не рада, что ей удалось затащить меня на их семейную Голгофу.
- А скажите, Сергей, кто ваши родители? – все-таки вступил в разговор хозяин дома, – Если это не секрет, конечно, – тактично добавил он.
- Не секрет. Мои родители давно умерли, еще до моего совершеннолетия. Сиротствую я, – без лишних эмоций выдал я информацию о своем доноре.
- Прошу меня простить! – вежливый профессор не только повинился, но и склонил голову, а потом продолжил, – Ведь это вы, Сергей, тогда, три года назад своего однокурсника избили и в армию из университета ушли?
Оказывается, никто не забыт и ничто не забыто. Теперь уже памятливый ректор не показался мне излишне щепетильным. Пора собираться домой.
- Так это ты Мишку Гольдштейна тогда отлупил? – оживилась Софа.
- Я. – отпираться не имело смысла, память у ее отца была отменной, – Но никакой антисемитской подоплеки в том мордобое не было! – на всякий случай пояснил я ее тетке, специально повернувшись к ней, – Там кроме Гольдштейна, в его компании еще другие активные участники были. И все, как один, гои, – счел нужным уточнить я.
Далее чаевничали и поедали торт мы уже без споров и пререканий. Теткин задор угас, да и высказала она уже все, что против меня имела. Я тоже вел себя прилично. Обстоятельно и, по возможности, честно отвечая на вопросы софьиной родни. А родня, будучи интеллигенцией самого высокого пошиба, допрашивала меня умеренно, границ не переходя. Но мне все больше и больше хотелось домой. Потискав под столом бедро вдовы и обратив тем самым ее внимание на себя, я скосил глаза в сторону выхода. Софья кивнула, но все же прощаться с родней не стала.
- Надо помочь убраться и посуду помыть, – нашептала она мне в ухо, когда отец и тетка увлеклись разговором о чем-то своем.
- Я тогда пойду, а ты оставайся, – прошипел я в ответ и уже в полный голос рассыпался в благодарности за вкусный обед, теплый прием и радушие.
Провожая меня до выхода, Софья попыталась всучить мне ключи от своей квартиры, но я вывернулся, сказав, что у меня дела сегодняшним вечером. Окончательно поручкавшись на прощанье с Львом Борисовичем и Паной Борисовной, я покинул профессорские хоромы.
Отступление
- Кто он, этот прохвост, Соня? Где ты подцепила этого ненормального милиционера? – по-драконьи пуская носом дым, взялась за племянницу Пана Борисовна.
- Ну что ты такое говоришь, Пана, почему он обязательно прохвост? Мне кажется, этот Сергей вполне приличный молодой человек,– заступился за нового знакомого дочери Лев Борисович. – Хотя да, я согласен, он не совсем обычный молодой человек, – подумав, уточнил осторожный профессор.
- Лёва, не спорь! То, что он прохвост и антисемит, это безусловный факт. Да и черт бы с ним! С этим еще как-то можно смириться и как-то можно жить! Да, можно! Потому, что в этой стране других людей нет или почти нет. И уже никогда не будет. Но ведь он ко всему прочему еще и антисоветчик! Да, Лева! Изощренный антисоветчик! И мало того, он почему-то не считает нужным это скрывать! Вот этого я совершенно не могу понять, Лева!
- Позволь,Пана, что же такого он сказал антисоветского? Я от него ничего антисоветского не слышал. Может быть, он с основоположниками что-то напутал, тут я с тобой спорить не могу, потому как я юрист, а не историк. Но и в этом случае ничего антисоветского я не вижу, мальчик вполне может добросовестно заблуждаться!
- Да в том-то и дело, что ничего он не напутал! В том-то все и дело! – вскипела его фиолетоголовая сестра, – То, что он, походя здесь выдал, не знает даже секретарь обкома по идеологии! А его, Лева, в высшей партшколе очень хорошо учили! Ты уж мне поверь! Да что там, секретарь обкома! И я бы, Лева, этого не знала! Если бы в войну не работала в аппарате Мехлиса и не имела высшего допуска в архив ЦК! То, что он тут так запросто наболтал, я видела в личной переписке и в рукописных записках членов ЦК. А на них, Лева, грифы такой секретности стоят, что лучше бы не вспоминать!
