А однажды мы устроились на вполне господский ночлег, и это была не гостиница.
Мне приходилось несколько раз, проезжая заставы, называть фамилию. Так было и в Суздали. Когда мы въехали в город и я стала выбирать постоялый двор почище — без особого оптимизма, — подошел рядовой полицейский чин.
— Эмма Марковна, городничий просит визит ему сделать. Позвольте, сопровожу.
Я слегка встревожилась — не досюда ли дотянулась хитрая когтистая лапка? Но велела Еремею ехать следом, благо дом городничего находился на соседней улице.
Тревога оказалась напрасной. Городничий пригласил меня отужинать. Я села за стол, лишь убедившись, что мой персонал будет накормлен в людской, а Лизонька поужинает в соседней комнате с трехлетним Сашенькой, сыном хозяина.
Кроме городничего и супруги, присутствовал офицер средних лет. Мне не пришлось гадать по мундиру, он представился сразу:
— Майор артиллерии Воронцов Ипполит Иванович. Отставлен от службы по совершенному изничтожению неприятеля и за собственную одноногость.
И рассмеялся, видимо, привычной шутке над собственным увечьем. Я улыбнулась.
Майор был давним другом городничего. Узнал, что вдова Шторм проезжает городом, и организовал приглашение.
Выяснилось, что батарея Ипполита Иваныча была придана полку, в котором служил Михаил Шторм. Оба офицера выпивали, беседовали на близкие им темы. В начале последнего сражения французское ядро отрикошетило от стены, и на его замирающем пути оказалась ступня майора Воронцова.
— Меня, сударыня, в лазарет, я с Мишей попрощаться успел, он еще вздохнул — не повезло тебе, брат. Уж лучше, Эмма Марковна, и ему так бы не повезло. Вижу, вы натура добрая, вы его любили бы и… в моей недокомплекции. Я как узнал вечером — не поверил. Не был трусом ваш Миша, пулям не кланялся, но и людей берег, и сам не красовался, как другие гвардейцы. Про вас часто говаривал: ждут меня дома. Уж поверьте, Эмма Марковна, когда хирург мне ступню отхватил, я не плакал, только велел еще стакан французской водки яблочной налить. А когда про друга узнал…
Я искренне вздохнула. Соврала или сказала правду, что не так и плакала, а все равно не забыть. Стала расспрашивать. Подробностей гибели мужа майор Воронцов не знал. Только слышал: странная была. Бой почти затих, откуда пуля прилетела…
Кстати, действительно, откуда? Увы, не узнать.
Майор выпил еще и еще, откланялся, а нас разместили достаточно комфортно. Лизонька оказалась таким интересным собеседником для Саши, что он не хотел спать ложиться, а утром — отпускать.
Ладно, в Суздаль еще разочек приеду. В конце концов, обзаводиться связями в здешних дворянских кругах — хорошая идея. А меня приняли с такой искренней радостью и так зазывали в следующий раз мимо не проехать, что грех не ответить тем же. И к себе пригласила, и, кстати, получила несколько рекомендаций, даже и с письмами, к московским знакомым — не с улицы, если что, в дом приду.
Глава 38
В Сергиев Посад мы прибыли позже, чем наметили, колокола уже вовсю звонили вечерню. Здешняя жизнь имела свои законы, и, если бы проезжая вдовушка с ребенком и слугами ехала через святое место и не посетила службу, ее не поняли бы даже самые близкие.
К вечерне мы уже не успевали, готовились к всенощной. Пришлось, конечно, искать еще один постоялый двор — последний перед Москвой.
Что я сразу заметила — многолюдье, от которого уже успела отвыкнуть. Даже в Нижнем, даже не везде в Макарьеве, кажется, не роились такие толпы, как на аллее, ведущей от ворот монастыря до главного храма. А монахи какие рослые, гладкие, в шелковых рясах — я рассматривала их с искренним любопытством. Вряд ли из крестьян такие холеные красавчики. И гуляют, не торопятся. Разве что молебен в маленькой боковой церквушке служат, вдаль шествующим. За строго установленную плату.
Ночевать в снятой комнате мы не остались. Уж не знаю, наверное, толпы приезжего народу так избаловали местных отельеров или еще что. Только те прекрасно знали: постояльцы всегда найдутся, еще и в очередь станут. А если так — чего стараться? Подумаешь, полы грязные, столы нескобленые. Таракан! вообще домашнее животное, к богатству он. А клопик много крови не выпьет.
По установившемуся зимнику сани шли легко и ходко, так что полосатые верстовые столбы мелькали по сторонам старой Ярославской, или Троицкой, дороги один за другим. О том, что мы подъезжаем, все догадались одновременно.
По запаху.
М-да. Неудивительно, что эпидемия холеры будет гулять по Москве, как тот француз-завоеватель, может, и недолго, но разрушительно. Сточные воды здесь никто не контролирует, да и вообще… система, насколько я знаю, та еще. Золотари с бочками. Открытые выгребные ямы возле постоялых дворов, доходных домов в центре и даже возле некоторых барских усадеб. Да и всяк косой домишко при своем домике в огороде. Грунтовые воды в Москве высоко, а помои сливают без особой системы, куда попало… Вовсе неудивительно, что все господа, кто побогаче, на лето сбегают из Москвы в имения и до установившихся морозов обратно носа не высовывают.
Поневоле голова наполнилась суматошными мыслями, далекими от моих собственных проблем. Когда там холера придет в Россию? Не помню, но где-то вроде бы после двадцатых. То есть время есть. Мало его, правда… очень не хотелось мне становиться свидетельницей этого ужаса. И холерные бунты же еще, в которых гибли самые нужные люди на этой земле — врачи, готовые спасать народ любой ценой.
И чтобы предотвратить такое безобразие, одних лекарств и средств гигиены мало. Тут глубже надо готовиться. И начинать даже не с чистых рук у каждого калики перехожего — этого-то как раз полицейскими мерами добиться проще всего. Головы надо чистить от средневекового мракобесия.
М-да… двигать просвещение в народ. В начале девятнадцатого века. Нашлась тут звезда пленительного счастья, Эмма Марковна Шторм. Ты со своими проблемами сначала разберись, потом на глобальные замахивайся!
— Барыня, застава, — предупредил Еремей. — Пачпорт будут спрашивать.
Паспорт пришлось, конечно, предъявить. И что меня порадовало — никакого особенного интереса ни мой документ, ни наш обоз не вызвали. Еще одна провинциальная барынька из мелкопоместных, со слуги и домочадцы, как здесь принято говорить. Подобных гостей Златоглавая каждый день видит тьму-тьмущую. И если чисто теоретически соглядатаи от дяди-котика могли поджидать меня на Владимирке, то с севера, на Троицкой, никого предупредить не успели или не посчитали нужным.
Ну что же… вот и Москва. Ее не зря называют городом тысячи церквей — луковичные золоченые маковки вырастают из сизоватого дымного марева словно сказочный замок из облака. И звон колоколов отражается от низкого, уже по-настоящему зимнего неба, стелется по семи холмам, плывет навстречу. Красиво…
Если близко не подходить и подробности не разглядывать.
Может, я осталась бы при более благостном впечатлении от исторической застройки, если бы на полпути нам не повстречалась бочка золоторя. Вообще-то они должны были проезжать по улицам ранним-ранним утром, когда народ еще толком глаза не продрал. Уж не знаю, чего этому приспичило поработать вне графика.
Впрочем, других запахов тоже хватало. Смола, деготь, горящее в печах дерево… и тут же — острый запах застарелой гари. Все же после большого пожара прошло мало времени. Кое-где даже видны незастроенные участки, там снегом припорошило давние пепелища.
Ближе к центру стало гораздо оживленнее. Я не очень хорошо знала Москву двадцатого — двадцать первого века, поэтому даже не пыталась найти знакомые здания или пейзажи. Разве что Кремль и еще не снесенная Сухарева башня… еще вроде бы уже существует Бульварное кольцо. И оно вряд ли похоже на то, что я могла увидеть в будущем, — деревья не высажены.
Толпа вокруг текла по улицам такой пестрой рекой, что глаз не оторвать. Народищу… есть у кого спросить, как добраться до Спасского рынка. Там стоит трактир, который мне порекомендовали на первое время в Суздале. Остановимся на ночь-две максимум, а после будем по рекомендациям искать дом или квартиру внаем. Благо, приехали в Москву из первеньких, раньше, чем остальные помещики, поспешающие к зимнему сезону. Шанс устроиться есть.
