— Ты же на работу ушла? — спрашивает любовницу Философ.
— Отпросилась. Не могла я сидеть в этой конторе, когда ты с этим…
— Не думал, что так противно будет…
— Странные вы русские, — бормочет Тельма. — Обезвредил врага и мучаешься совестью.
— На то она и совесть, чтобы болеть. Я лагеря прошел, Тельма, мне хорошо известно, что это такое.
— Он — палач!
— Да не из-за него я мучаюсь, из-за себя. Не думал, что когда-нибудь отдам кого-то в руки ЧК.
— А я — не мучаюсь. Мой отец был чекистом и своими глазами видел, что такие, как Соммер, вытворяли в концлагерях. У него бы рука не дрогнула — пристрелить.
— Пристрелить у меня бы тоже не дрогнула.
— Ладно, не терзайся.
— Не буду, если что-нибудь выпить достанешь. И закусить.
— Сейчас!
Девушка нагишом выскальзывает из постели, подходит к телефону, набирает номер:
— Дядя Римус? — говорит она в трубку. — Это Тельма. Пришли официанта, пусть принесет в триста пятый бутылочку коньяка, ну и поесть что-нибудь… Да. На двоих… Спасибо!..
— Вижу, что у тебя тут все схвачено.
— Схвачено? — переспрашивает девушка.
— Я говорю — связи хорошие.
— Тетя двадцать лет работает директором «Галактики». Когда папу убили, я неделями жила здесь. Правда, поначалу гостиница называлась «Эстония», а потом переименовали. В духе времени.
В дверь постучали. Философ поневоле вздрагивает.
— Сходи, возьми у официанта поднос. Да, и дай ему три рубля. На чай, — распоряжается девушка. — Только трусы надень.
Философ надевает трусы, вытаскивает из пиджака свой кошелек, достает из него трешку. Идет открывать дверь. Там действительно стоит официант с подносом. Вручает обитателю номера поднос, берет три рубля и удаляется. Потом Философ и его гостья сидят нагишом за столом, пьют и закусывают. Сначала — молча, но спиртное постепенно развязывает языки. Философ с удивлением замечает, что его собутыльница удивительным образом не пьянеет. Он — тоже, но голос совести в его душе становится все тише. Способствование аресту нациста уже кажется ему едва ли подвигом.
— Что это он тут плел, — бормочет Философ.
— Ты о ком?
— О Соммере…
— Опять ты о нем⁈
— Да не о нем! — отмахивается Философ. — Перед тем, как за ним пришли, Соммер начал говорит о том, что после Первой Мировой в Европе появились какие-то оборванцы, умеющие изготавливать необыкновенные игрушки. Как я понял — он имел в виду «злой волчок» и протез официанта. Тебе ничего об этом не известно?
Тельма отвечает не сразу. Она пристально смотрит на Философа, словно взвешивает — стоит ли ему говорить, наконец произносит:
— Ты не слишком пьян?
— Смотря для чего?
— Для того, чтобы поехать кой-куда.
— За руль не сяду. И тебе не позволю.
— Ничего. Найдем водителя. Одеваемся!
Они одеваются и выходят из номера. Спускаются в вестибюль. Тельма просит любовника подождать и заходит в ресторан. Через несколько минут она возвращается с хромым официантом. В руках девушка держит битком набитый пакет.
— Знакомьтесь! — говорит она. — Дядя Миша… Евграф.
Мужчины пожимают друг другу руку. Философ украдкой смотрит на ногу официанта, которую вчера видел оторванной. Михаил замечает его взгляд, говорит с усмешкой:
— Не старайтесь, не заметите разницы. В этом протезе нога как живая.
— Кто же его вам сделал?
— Да есть тут у нас один мастер… Если правильно понял Тельмочку, к нему и едем.
Они спускаются с крыльца к «Победе», которая стоит возле тротуара. Официант садится за руль, а Философ и девушка — на заднее сиденье. Несмотря на свое увечье, Михаил ведет машину уверенно. Они покидают город, но едут не к дому Ильвесов, а в другом направлении, все глубже забираясь в леса. Наконец, сворачивают с проселка на узкую — только-только встречным машинам разъехаться — бетонную дорогу, которая, в конце концов приводит к развалинам электростанции.
Шумит вода, протекая сквозь проломы в плотине. На крыше бывшего машинного зала растут молодые деревца. Качаются под ветром обрезанные провода на ржавых фермах высоковольтной линии. «Победа» останавливается у руин административного корпуса. Пассажиры выходят, а водитель остается за рулем. Тельма ведет Философа внутрь здания. Они входят в вестибюль, потом поднимаются по ступенькам на второй этаж. Идут вдоль коридора, мимо ряда дверных проемов.
Солнечный свет проникает сквозь выбитые окна и видно, что бывшие кабинеты разорены, на полу — обломки мебели и обрывки бумаги, но одна дверь цела. Тельма стучит. Философ слышит тихое ответное мычание, и входит следом за нею. Он видит полутемное помещение. Окно заколочено. Сквозь щели проникают лучи, в которых пляшут пылинки. В комнате топчан, печка-буржуйка и большой верстак. На нем стружка — древесная и металлическая — инструменты, небольшой токарный станок, за которым стоит высокий худой человек.
— Здравствуйте, Мастер! — говорит Тельма.
Худой кивает и рукой показывает в сторону топчана. Девушка дергает своего спутника за рукав и они садятся на топчан. Мастер, не обращая внимания на них, продолжает работу. Философ внимательно наблюдает за его руками. В комнате слишком мало света, чтобы разглядеть подробности, но ее молчаливому обитателю это не мешает. Станок тихо жужжит, из-под резцов его выходит что-то причудливое. Мастер работает, не поднимая глаз на своих незваных гостей. Проходит около получаса, прежде, чем станок останавливается.
Тельма встает с топчана. Философ, следуя за ней, тоже. Обитатель полутемной комнаты снимает с бабок изделие, берет наждачку, проходится по всей поверхности, потом оглаживает широкими мозолистыми ладонями, подходит к Философу и протягивает ему то, что вытачивал на станке. По виду — это металлический шар, чуть больше бильярдного, но не сплошной, а полый, о чем свидетельствуют извилистые прорези, которые покрывают его поверхность. Философ по наитию поднимает шар на уровень глаз.
Солнечный луч врывается в прорези, порождая странную игру радужных пятен на облезлом потолке комнаты. Одновременно начинает звучать музыка, не слишком приятная для слуха. Философ опускает руку с шаром, пятна исчезают, а музыка смолкает. На худом безусом и безбородом лице Мастера появляется слабая улыбка. Он кивает и садится на топчан. Девушка ставит на пол рядом с ним пакет, который она вынесла из гостиничного ресторана и выводит своего спутника из комнаты, плотно затворяя за собою дверь.
— Кто это? — спрашивает Философ на ходу, потому что Тельма явно спешит покинуть заброшенное здание.
— Один из тех, о ком говорил тебе этот фашист Соммер, — отвечает она. — Оборванец, делающий необыкновенные игрушки. Он сделал волчок твоей дочери и протез дяди Миши.
— Почему он живет здесь?
— А где же ему жить?
— Ну-у, не знаю… — пожимает плечами Философ. — Неужто не найдется такому умельцу работы в городе и жилья, хотя бы в коммуналке?
— У него нет документов и никакая милицейская проверка не сможет установить его личности. Кроме того — он немой, соответственно — не сможет ничего о себе рассказать. Тонкий человек, как называют его городские ребятишки, совершенно не приспособлен к жизни в социуме. Он почти не спит, мало ест, крайне непритязателен в быту, большую часть жизни создает свои игрушки, которые, на самом деле, не игрушки вовсе.
— Что же они такое?
— Никто не знает. Некоторые из них вполне функциональны. Ты мог убедиться в этом сам. Однако не факт, что мы используем их по прямому назначению. Ведь и обыкновенный молоток может быть и инструментом и оружием и даже — игрушкой. Что уж говорить о таких вещах?
Философ подбрасывает на ладони массивный шар, который на свету взрывается роем многоцветных пятен и диссонирующими мелодиями.
— Как понять, для чего эта штуковина нужна? — спрашивает он, пряча шар в карман плаща.
— Его истинное назначение может остаться неизвестным, а вот какие-то дополнительные функции могут со временем проявиться.
— Кто-нибудь пытался изучать эти игрушки, — интересуется Философ. — Я имею в виду — научными методами?
