Я, правда, как-то не сообразил, что «несколько метров отсюда» не обязательно означают метры по горизонтали. А комнатка, из которой вышла Ольга, оказалась на самом деле лифтом.
— Минус первый этаж, тут всего два бокса, — пояснила Виола, надевая перчатки и протягивая мне такие же. — Интенсивная терапия, тебя как раз сюда доставили после того случая на базе.
На самом деле дверей в не особенно длинном коридоре больше, но это скорее технические помещения с табличками «Операционная», «Инженерная», «Комната отдыха». А друг напротив друга и правда только две одинаковые двери с кодовыми замками. И названия какие чудесные — «Б1» и «Б2».
— Прошу, — пригласила меня Виола внутрь тесной комнатушки без окон, набрав код на двери бокса.
На койке лежал парень лет двадцати пяти, тощий и заросший. Глаза его были открыты, невидящий взгляд упирался в потолок. На голове сидел металлический обруч с какими-то трубками, из худых рук с выступающими венами торчали катетеры.
— Вот это и есть Семен, — буднично сказала Виола. — Ключ сорок один. Твой предшественник.
Приятно, конечно, посмотреть на то, во что я мог превратиться в случае неудачи эксперимента. А не исключено, что еще и превращусь.
— Исход нетипичный, — успокоила лейтенант Тихонова. — Обычно мы стираем ключам кратковременную память, подсаживаем ложные воспоминания о чем-нибудь бытовом и неопасном — скажем, о компьютерной игре, которая заняла десять дней без передыху — и отпускаем. Но у Семена, к сожалению, оказалась слабая психика, не дотянул даже до конца первой недели. Поэтому пока приняли вот такое решение — от генератора реальности отключить, от жизнеобеспечения пока нет.
— Автобус номер четыреста десять открывает двери, — отчетливо сказал Семен. И тихо засмеялся.
Выходит, это его я и наблюдал в первый же день, решив срезать через рощицу. Точнее, его «идеальную» копию. М-да. Путь тогда я себе, конечно, сократил. А заодно и количество нервов.
— Как же он пробивался в пространство лагеря, если вы его отключили?
Виола пожала плечами.
— Есть многое на свете, дорогой друг, что и не снилось нашим аналитикам. Как ключи, так и якоря приобретают в процессе эксперимента многие интересные способности, из которых мы не знаем и половины. Возможно, это как раз и проявилась одна из них.
— Скажем, случился кратковременный пробой в системе безопасности, — предположила «Ольга Дмитриевна». — Семен накопил силы, рванулся и материализовался уже в лагере, так далеко от бокса, как только смог — в леске, через который ты как раз проходил. А через минуту-полторы пробой закрылся, и он исчез.
— Держитесь крепче, наш автобус отправляется в ад, — подтвердил Семен, не отрываясь от изучения потолка.
— Это его навязчивая идея, — пояснила Виола. — Считает, что попав в лагерь, он оказался в преисподней.
Интересный психоз, кстати. Что же такое нужно было натворить в своей прежней жизни, чтобы принять подчеркнуто светлый, солнечный лагерь, полный приветливых дружелюбных ребят за ад? Он в реальности маньяком был, что ли? Или я чего-то не понимаю?
А вообще, каждому свое, конечно, но лично я считаю, что каждый носит свой ад внутри. Поэтому нет никакой нужды вообще куда-то попадать, достаточно внимательно приглядеться к самому себе.
Есть даже такая хорошая суфийская притча на эту тему: про некого дервиша, который повстречал Гаруна аль-Рашида Багдадского и рассказал, что только что вернулся из ада. Дескать, ему срочно понадобилось раскурить трубку, а ближе преисподней взять огня было негде. Но и в аду лишнего огня не оказалось, тамошний царь ответил, что каждый приходит к ним со своим собственным. Очень поучительно.
Вообще беда, когда человек вдруг принимается философствовать — это всегда пахнет белой горячкой.
— Как я понимаю, у вас и якоря с ключами тоже где-то здесь под боком лежат? — между делом поинтересовался я.
Виола быстро переглянулась с «вожатой».
— Не совсем под боком, но ближе, чем база, да.
— Тогда я хочу видеть Алису, — решил я. — Настоящую ее. Оригинальную версию.
— Зачем? — Виола нахмурилась.
— Имею желание увидеться. А также попрощаться. «Присядем, друзья, перед дальней дорогой», и все такое прочее.
— Саша, не думаю, что это разумно, — Виола поднялась мне навстречу. «Вожатая» сунула руку за спину, за пояс форменной юбки.
— Не помню, чтобы я спрашивал вашего мнения о разумности своих действий. — Я приятно улыбнулся. — Вы серьезно хотите узнать, какие «интересные способности» появились у меня после ваших экспериментов? Вот правда?
Виола с застывшим лицом глядела на меня. Три секунды. Пять. Восемь.
«И не забывайте, дорогуша, что на всякого доктора, будь он даже доктором философии, приходится не более трех аршин земли».
— Минус второй этаж, шестой бокс, — сказала она наконец. — Код двери «Пегас».
Комната была точно такой же, как та, где лежал невезучий Семен. И опоясанная проводами и кабелями фигурка на койке выглядела еще более беззащитной, несчастной…
Алиса!
Я боялся, да. Боялся, что ей окажется пятьдесят, что она будет старой страшной каргой, что виртуальные путешествия иссушат ее, как пустыня корежит дерево, превращая гладкий стройный ствол в изогнутый, кривой, шершавый обрубок.
Реальность оказалась милосерднее.
Ей было лет двадцать пять, хотя выступающие на бледном лице мальчишеские скулы и роскошные когда-то рыжие волосы, теперь остриженные жалким тускло-медным ежиком, заставляли казаться моложе. Но это была она, это была Алиса.
Моя Алиса.
Ее веки чуть дрогнули, когда я легко провел ладонью по тонкой, обветренной коже.
— Ничего не бойся, Алиска, — прошептал я. — Миелофон у меня.
***
На поверхности все было как обычно. В кронах деревьев шелестел утренний ветерок, со стороны пляжа доносился визг и плеск малышни, на небе не было ни облачка. Еще один солнечный день в реальности бесконечного лета. В этом маленьком кусочке рая, кружащемся в черном ужасе холодного и беспощадного космоса.
А совсем рядом шла своим чередом зима. Зима, в которую нам предстояло вот-вот вернуться.
На площади, прямо у постамента так и оставшегося неизвестным Геннадия — а может, и не Геннадия вовсе — сидела Алиса. Просто сидела и смотрела в небо. Я подумал, подошел, да и плюхнулся рядом.
— Все хорошо? — Алиса глянула искоса.
— Терпимо. Скучно, правда. Хоть бы дождь пошел.
— Если его нет, значит, ты не хочешь, чтобы он пошел, — резонно указал я. — И никто не хочет. Хотя скоро от нас в этом плане уже ничего зависеть не будет. Черт, до чего же неохота опять в холод и слякоть…
— Какой еще холод? Что происходит? — Алиса непонимающе нахмурилась.
Я покивал.
— Да, я же забыл сообщить, замотался… Десять минут назад президент Рейган объявил о начале ядерной атаки на СССР. Ближайшие три года нам придется пересидеть в бункере, потом — как повезет.
— Ружичка! — Алиса уже занесла руку, но неожиданно улыбнулась и превратила удар в короткое, нежное касание. — Дуралей ты. Можешь хоть раз что-нибудь серьезное сказать?
— Могу, — согласился я. — Я тебя люблю.
— Я же сказала — серьезное… — начала Алиса и осеклась. Уставилась на меня.
Широко распахнутые карие глаза. Смешные «петухи», выбившиеся, как обычно, из ее прически. Белая, завязанная узлом на животе, рубашка и красный галстук на руке. Такая взбалмошная и своенравная. Резкая и грубоватая, нежная и беззащитная. Самая лучшая. Любимая.
