– Георгий, давай по ним из своих минометов ударю.
Это был его приятель, командир минометной роты капитан Погодин.
– Гриша, ты в своем уме? Ты же гражданских при этом положишь!
– Не боись, Жора, минометы – это тебе не пушки, я аккурат позади наших ударю, а эта падаль их своими телами от осколков защитит. Другого выхода у нас просто нет.
– Хорошо, действуй, Гриша!
Капитан Погодин, схватив трубку телефона, вызвал свою роту.
– Твердохлебов, срочно, всей ротой беглый огонь…
Погодин продиктовал данные наведения, причем он решил начать огонь с самого края, чтобы полностью исключить любое случайное попадание в своих, и затем медленно приближать огонь своих минометов к гражданским. Через минуту ухнули минометы, и рой 82-миллиметровых мин устремился к противнику. Его рота имела 12 минометов БМ-37, у каждого скорострельность до 30 выстрелов в минуту. Спустя уже пару минут Погодин отдал приказ на прекращение огня, за это время его рота выпустила по противнику порядка полутысячи мин, и на поле стояли и горели бронетранспортеры и танки, а также лежали изломанными куклами тела немецких пехотинцев.
С бронетранспортерами было понятно, они не имели крыши, и если в них попадала мина, то в большинстве случаев прямо в открытый кузов, но и танкам было не намного легче. Броня верху небольшая, а танки все легкие, и при попадании в него мины, которая весила более трех килограммов, приходилось нелегко. Народ уже при первых звуках разрывов мин попадал на снег, и этим немедленно воспользовались артиллеристы противотанковой батареи, которые, в свою очередь, тоже немедленно открыли огонь по танкам противника. Ну и пулеметчики внесли свою долю во всеобщее веселье, а разъяренный майор Дубовицкий приказал всему батальону при поддержке трех десятков бронетранспортеров с пулеметами контратаковать противника.
Примкнув штыки к своим СКС, бойцы бросились в атаку. Из-за того что противник успел уже близко подойти к позициям батальона, бежать пришлось недалеко, всего полторы сотни метров, а потом осатаневшие бойцы принялись орудовать штыками, не щадя никого. Местами они использовали и лопатки, которыми можно было рубить, и которые наносили более страшные раны немцам. В ярости они не обращали внимания на пытавшихся сдаться в плен и убивали всех подряд, добивая подранков. Из всех немцев в живых остался один гауптман, для допроса, его с трудом отбил у своих бойцов сам Дубовицкий.
Увидев, что атака не удалась, немцы открыли артиллерийский и пулеметный огонь, но тут подключилась и наша артиллерия, информация об этой атаке уже успела уйти наверх, и кроме тяжелой артиллерии, которая принялась давить немецкие орудия, по переднему краю противника нанес удар и дивизион «Смерчей», после чего весь немецкий передний край заволокло дымом и снежной взвесью.
Быстро подняв гражданских, Дубовицкий бегом погнал их к своим окопам, откуда тех уже в сопровождении охраны отправили в тыл. Там выяснят, откуда они, и потом отправят дальше. А немецкого гауптмана допросить не успели: пока возились с гражданскими, из штаба дивизии прибыл особист с охраной и забрал пленного. Впрочем, в штабе дивизии немец тоже не задержался, его сразу отправили в штаб фронта и уже там допросили по полной программе, после чего расстреляли.
Я не собирался прощать подобные выходки, противник должен знать, что за свои преступления он ответит, а в данном конкретном случае все причастные к подобному должны быть уничтожены. Немецкий батальон, пошедший в атаку под прикрытием мирных жителей, был уничтожен в полном составе. От пленного немецкого офицера, командира роты, мы узнали, по чьему приказу это было сделано. Командир полка полковник Хоффман приказал собрать всех оставшихся по тем или иным причинам мирных жителей и использовать их в виде живого щита.
Вызвав к себе начальника разведки, приказал ему в течение трех дней доставить к себе немецкого полковника Хоффмана. Ничего, я уже отучил немцев бомбить наши госпиталя и медсанбаты и охотиться на гражданское население. По моему приказу сбитых немецких летчиков, кто обстреливал колонны беженцев, вешали с табличкой «Военный преступник». Немцы очень быстро узнали, за что вешали их пилотов, и совсем скоро обстрел беженцев прекратился, слишком много своих повешенных летчиков обнаруживали продвигавшиеся вперед немецкие части.
Точно так же было и с обстрелами и бомбежками наших санбатов и госпиталей. В ответ по моему приказу Конец [54] велел своим орлам бомбить немецкие госпиталя и санитарные эшелоны, причем вместе с обычными бомбами были и листовки, где подробно объяснялось, за что мы бомбим немецкие госпиталя и санитарные эшелоны. Понадобился всего месяц, чтобы немцы перестали бомбить наши госпиталя и медсанбаты, слишком большие потери среди своего медсостава заставили их отказаться от обстрелов и бомбежек наших госпиталей.
Вот и сейчас я хотел на корню задавить все попытки немцев использовать наше мирное население в качестве живого щита.
В три дня разведка не уложилась, но и я их не прессовал, понимал, что от моего начальственного ора мало что изменится, разве что ненужные потери среди разведки. Еще по прошлой жизни были моменты, когда начальство вместо того, чтобы дать людям нормально работать, давило на них личным присутствием и постоянными требованиями, и в итоге результат был намного хуже. Вот и тут я не хотел действовать людям на нервы, главное, они получили задание и работают по нему, и я не прогадал.
Хоть и не через три дня, но через неделю ко мне доставили полковника Адольфа Хоффмана, разведчики выкрали его из собственного дома, ну как собственного, из того дома, в котором он на данный момент жил. Это оказался типичный прусак, высокий и сухощавый, с надменным лицом. Вначале на допросе он еще пытался строить из себя сверхчеловека, и хотя у меня было дикое желание самолично набить ему морду, я сдержался.
Вместо этого я устроил ему трибунал, на котором присутствовали наши корреспонденты, а кроме них оказался и один американский, от газеты «Нью-Йорк тайме», который прибыл ко мне на фронт накануне, чтобы осветить прошедшие события, все же для стран антигитлеровской коалиции первый серьезный разгром немецких войск стал сенсацией номер один. И вот тут такая сенсационная тема, а я тоже рад, не все же одному противнику нас грязью поливать. Сейчас такое нам только на руку, вот и допустил американского журналиста и к допросу, и к последующему трибуналу, да еще по моему приказу все это снимали кинодокументалисты.
В итоге полковника Хоффмана повесили, причем прямо перед немцами, напротив той самой позиции, где по его приказу использовали наше мирное население в качестве живого щита. Немцы попытались в ответ обстрелять нас, но наша собственная артиллерия немедленно открыла ответный огонь на подавление. Весь процесс повешенья сопровождало пояснение на немецком языке через громкоговорители, специально для немцев. Все это также снимали на кинокамеру, и уже буквально через пару дней появилось в наших кинотеатрах, а через три недели стали показывать и в Америке. Немцы попытались это представить как очередное зверство большевиков, но солдатский телеграф среди немцев быстро разнес по всем частям, что русские в ответ за использование своего население в качестве живого щита выкрали и повесили полковника, который приказал это сделать.
Глава 12
Как мне ни хотелось, но новый, 1942 год я встречал в своем штабе, а не дома в Москве. Не хотел подавать дурной пример, да и разговоры за спиной мне тоже были не нужны. Обстановка на фронте стабилизировалась, немцы после, можно сказать, феерического разгрома их 4-й полевой армии на время затихли, да и условия для наступления были отвратительные. Совершенно не подготовленные к русским морозам, они отчаянно мерзли, ведь, по планам фюрера, рассчитывали зимовать на теплых квартирах в Москве и других наших крупных городах, а получилось зимовать в поле с практически полным отсутствием теплого обмундирования.
