Я ответил невесело:
– Приказ королевы.
Они покивали с понимающим видом, это да, никуда не денешься, приказы надо выполнять, иначе из-за одного ленивого или трусливого все королевство может рухнуть.
По широкой дороге мы двигались ровно столько, сколько нас было видно со стены, а потом свернули в лес, там тоже дорога, более прямая, непроходимая для телег, но для всадников вполне.
Некоторое время двигались через лес молча. Я то и дело вспоминал эту диковатую Гекару, такую редкость в этом чисто мужском мире. Вообще-то женскую эмансипацию придумали не просто мужчины, а слабые мужчины, теперь это понятно даже самым упертым женщинам. Другие, что поумнее, женщины тоже могут быть умными, знали и раньше, хотя и подавали это себе и другим так, что женщины сами добились в трудной борьбе с властными и жестокими мужчинами-угнетателями.
Теперь уже понимают, что их эмансипация дело рук именно слабых мужчин, возжелавших переложить на их плечи хотя бы часть груза житейских трудностей, а когда удалось, возликовали и начали добавлять еще и еще, приговаривая, что это все в русле окончательной победы женской свободы, равноправия… да в жопу это равноправие: женщины – настоящая руководящая и направляющая сила! Нужно позволить им вообще все делать за нас, мужчин. А нам бы полежать на диване, так как мы слабые, нежные, легкоранимые, уязвимые, живем меньше, умираем чаще…
В этом мире, по которому стучат копыта наших коней, мужчины еще не додумались до такой иезуитской хитрости, сами тянут на себе все тяготы жизни, но каково мне! Я уже знаю, как освободить от отдыха и развлечений женщин, а нам, мужчинам, занять их места!
Может быть, пора уже начать? Или хотя бы развернуть тихую пропаганду?
Когда выехали из темного леса на достаточно широкую поляну с чистым звездным небом, мои плечи напряглись сами по себе, словно нужно выдержать его вес, когда обрушится на землю.
Луна висит огромная и тяжелая, если бы еще не такая красная, словно вся покрыта кипящей лавой из миллионов извергающихся вулканов… а может, и в самом деле вся в лаве? Хотя иногда кажется, что там все уже застыло, а поверхность просто накалена до багрового свечения из-за внутреннего жара.
Фицрой посмотрел на меня, на луну, снова на меня.
– Что-то стряслось?
– Да нет, – ответил я с трудом, в горле запершило, сказал хрипло: – Просто чувствую нечто…
– Что?
– Нечто, – повторил я и посмотрел на него значительно. – Я же ученик чародея, помнишь?
– Ну да, – согласился он. – Хоть и драчливый какой-то, будто и не чародей, но все-таки чародей, признаю. Уважаю даже.
– За что?
– Да драчливость, – сообщил он. – А за что еще можно уважать мужчин? Без драчливости мы ничто. Всяк должен доказывать, что он чего-то стоит. А как доказывать иначе?
– Ну да, – согласился я. – Вроде без вариантов. Мы же люди, а не пингвины.
– Кто такие пингвины?
– Вегетарианцы, – пояснил я. – Рыбой питаются, потому мирные.
Он задумался, а я поглядывал на него, хорош как соратник, хорош как воин. Можно бы ему еще и щит, но даже с мечом не уверен, хорошо ли я, точнее, правильно ли поступил. Все-таки косплеисты делают их для игры, а игра и есть игра. В детстве видел в цирке, как на грудь лежащего силача кладут наковальню и на ней молотобойцы выковывают подковы. Или же на грудь опускают глыбу камня и разбивают ее молотами.
А фокус в том, что чем больше масса на груди, тем легче выдерживает удары молотов, гасит их в себе. Куда болезненнее было бы положить камешек на грудь и ударить по нему молотом!
Обычный щит вбирает в себя удар, гасит, а суперлегкий саданет от удара противника тебя самого в морду. То же самое и с мечом: с обычным весом парирует удар, а с облегченным нужна иная тактика.
– Фицрой, – сказал я, – поупражняйся сперва. С таким мечом надо всегда на опережение!.. Успеть ударить первым.
Он кивнул.
– Да, понимаю, парировать им труднее… Слишком какой-то легкий. Мой лучше. Но этот красивее.
– Зато рука не устанет, – поспешно сказал я. – А ты вообще-то юркий, как вьюн. Это больше по тебе.
Он спросил с сомнением:
– А не сломается от первого же удара? Что-то он вроде тонкой льдинки на солнце…
– А попробуй, – предложил я, – год у тебя рабом буду.
Он вскочил, глаза вспыхнули, как два солнца.
– Ловлю на слове!
Он с таким энтузиазмом ринулся к груде камней у обочины, что у меня сердце все-таки дрогнуло. Конечно, обычными методами не сломать, но кто знает, что может случиться в мире этой чертовой магии…
Конь его встал как вкопанный, не доезжая до камней. Я подъехал ближе, Фицрой настороженно поглядывает по сторонам. Я не успел открыть рот для вопроса, что случилось, как сам ощутил приближение холода.
Моя рука метнулась вперед, уже согнутая для стрельбы, а Фицрой легко и красиво выдернул меч.
– Не успел, – прошептал он, – проверить…
– Лучшая проверка, – сказал я, – это…
На дорогу выскочили несколько человек в лохмотьях, один прокричал страшным голосом:
– Слезть с коней!.. Именем принца Роммельса!
– Ого, – сказал Фицрой, – давно я о нем не слышал…
– Что-то он затих, – согласился я. – За спиной всего трое?
– Но с пиками, – предупредил Фицрой.
– Тогда беру пикейщиков, – сказал я. – Они смешнее.
Он молча поднял коня на дыбы и бросил на тройку разбойников впереди. Они испуганно прыснули в стороны, но один ловко метнул топор, Фицрой успел пригнуться, дальше я не видел, так как развернулся к отрезавшим нам дорогу и сразу открыл стрельбу.
Все ждали чего-то другого, я стрелял, как в тире, где мишени на расстоянии пяти шагов, двоих убил на месте, но чувствую только злость и ожесточение, никакой жалости или раскаяния, что в нас, людях, пошло не так…
Или так правильно?
Фицрой там далеко развернул коня, мне он показался бледным, а когда приблизился, я увидел залитую кровью левую половинку лица. От крови уже промок воротник и плечо кафтана.
– Ты истекаешь кровью! – крикнул я.
Он слабо, но с великоглердской небрежностью отмахнулся:
– Ничего, царапина…
– Тебе полчерепа снесло!
Он изумился:
– Правда? А я как-то не заметил… Говорю же, царапнуло…
– От этой царапнутости откинешь копыта, – предупредил я. – Стой, не двигайся… Думаешь, мне тебя жалко? Ничуть. Мне напарника жалко. Вот выручим Рундельштотта, тогда хоть сам убейся о дерево. Или о стену, тоже хорошо.
Он с вялой улыбкой наблюдал, как я отстегнул пряжку пояса, вытащил нечто крохотное, меньше ногтя.
– Какой ты добрый…
– А то!
– Это у тебя что-то колдовское?
– Не вертись, – предупредил я. – Из меня хреновый лекарь. Дернешься, у тебя голова скатится на дорогу. А я попинаю…
Он поверил, застыл, а я быстро приклеил ему над виском пористый пластырь, растянул на глубокую рану, откуда все еще обильно течет кровь. Пластырь сразу же вздулся и начал выделять особый гель, что в ускоренном темпе заживляет раны, ожоги и вообще любые повреждения, а при потере крови еще и способствует ее повышенному кровотворению.
Фицрой прислушался, на губах появилась улыбка.
– Больше не болит…
– Но рана осталась, – сказал я строго. – Не щупай ее грязными лапами, не чеши!..
– И вообще забыть?
– Вот-вот!..
Он покачал головой.
– Ты не все сказал про волшебный меч… Я когда рубанул одного, чуть заодно и коня своего не погубил!.. Кто ж знал, что лезвие пройдет сквозь плоть и кости, словно я по листу папоротника попал! Хорошо, двое других растерялись еще больше, чем я… С минуту смотрели на перерубленное пополам тело, а потом заорали и бросились удирать.
– А ты?
– Тоже заорал и ринулся догонять…
– Никто не ушел? – спросил я.
Он посмотрел за мою спину.
– Судя по твоим, никто.
– Я про твоих спрашиваю, – ответил я сварливо. – У меня один убежал. Правда, недалеко.
Он привстал в седле, посмотрел по сторонам.
– А-а-а, это он там в болоте тонет?
– Он, – подтвердил я. – Похоже, трясина. А эти дикари выбираться из нее не умеют. Хотя это так легко…
– Это тебе легко.
Он пустил коня через кусты, за ними открылось небольшое болотце, но глубина чувствуется, иначе лес бы давно задавил, деревья вокруг выросли уже высокие и толстые.
Утопающий увидел нас и прокричал отчаянно:
– Я тону!.. Дайте мне руку!
Я сказал ему с грустью:
– В наше время никто никого не слышит. Люди совсем глухие к чужим страданиям.
– Дайте мне руку! – повторил он громче.
– Она мне самому нужна, – ответил я и повернулся к Фицрою: – Что скажешь?
Фицрой ответил со вздохом:
– Я бы помог, это уже не враг, а пострадавший… Но слезать с коня, а потом залезать снова…
Голова разбойника все погружалась, темная зловонная жижа поднялась уже до подбородка.
