— Тихон, твою налево, брось рака изображать, двигай к двери, — Брехт лёгкий подзатыльник конюху отвесил. Тот, как кролик на удава, глядел на бородача и продолжал пятиться даже уперевшись в Петра Христиановича.
Подействовало. Конюх цыганистый включил с нейтралки сразу третью и полетел к двери. Там по дороге мужичок в богатом белом тулупе попался, а не попадайся. Пётр Христианович совсем было двинулся следом, но потом затормозил, хотелось посмотреть на реакции Тугоухого.
Парень или мужик молодой осклабился в чёрную бороду, показав нехватку пары передних зубов и тормошнул обеими двумя руками собутыльников. Наклонился потом к ним и чего-то шепнул. Понятно чего. Те совсем пьяными не были и стали пробираться, утирая рты по пути рукавами, к выходу вслед за Тихоном. По сим действиям можно было догадаться, что краями не разойтись. Стукнутся. Тем более нужно, значит, выходить на улицу. Пётр Христианович залез в карман специально по его указанию пришитый к чакчирам бело-серо-жёлтым и, выудив из кармана пригоршню медных монеток, бросил пару пяточков на стол. Только скандала с администрацией заведения не хватало. Должно хватить за эту отраву и палёный самогон. Сам, всё это время, за испугавшим Тихона Семёном, поглядывая искоса. Тот поступил аналогично, только целый рупь серебряный бросил на стол. Не. Не. Меряться в щедрости и другими пиписьками с Тугоухим граф не собирался, у него колхоз за плечами, жена Антуанетта с двумя крохотулями. Всех кормить надо. За отраву эту и десяти копеек много.
Брехт приподнял недоумевающего Фрола за воротник его салопа и двинулся медленно к выходу. Получалось, на пару шагов отставал от подельников Тугоухого и на столько же впереди самого бородача. В коробочке. Да, ладно, он здоровее любого из них по одному и всей тройки сразу. Даже выглядевший довольно высоким и ладным Семён был килограмм на тридцать легче и сантиметров на десять ниже графа. Стали ни в виде ножей, ни в виде вилок, в руках у компании не было, чего мохать-то. Так, себя успокаивая, Брехт и дошёл до тамбура кафешки. Ничего не произошло. Подельники бородатого Семёна вышли в первую дверь и открыли вторую, впуская в зал клубы пара и морозный воздух.
Вышли все вшестером на воздух. Тихон стоял возле их санок и придерживал руками перебирающую ногами застоявшуюся лошадёнку Афанасия. Брехт подошёл и рядом встал, Фрол переминаясь с ноги на ногу, как и их лошадка, пристроился с другой стороны. А напротив свиньёй выстроились … Как бы их назвать одним словом? Нападатели.
Ну, на что надеялись? Брехт сто процентов даже в своём теле со всеми тремя разобрался бы. Обучен и китайцем и Светловым и сам самбо в будущем занимался. А теперь ещё и богатырская сила Витгенштейна.
Первый бросился вперёд не на графа, а на стоящего слева Тихона этот самый Тугоухий. Не та реакция в тулупе, но успел. У парня в руке из неоткуда нож, типа финки, организовался, но не помогло это ему, пущенный встречь кулак графа впечатался в правую скулу и ухо Тугоухого, и тот без картинных киношных падений, со стонами и разбрызгиванием заранее набранной в рот красной краски, отлетев на пару метров, брякнулся под ноги лошадям. Те взбрыкнули и дёрнулись, наехав одним из полозьев на незастёгнутый тулуп бородача. Хорошо по самому не прошлись, а то бы тупоносым стал.
Подельники не протрезвели и не разбежались. Один попёр на графа, второй на Фрола. Хрясь, это богатырским ударом гном кузнечный пробил с кругового почти замаха в ухо своему. Хрясь, это Брехт своего апперкотом встретил. Всё что ли? Похоже на то. Вся троица лежала на грязному снегу под ногами у лошадок. А Тихон висел на вожжах, успокаивая животин, а то поубивают лежачих. Нет, Брехт бы не стал этого делать. Он никому и не давал обещания вести себя по-рыцарски. Жизнь одна и прожить её надо так … чтобы прожить подольше.
— Тихон! Верёвка есть, связать их надо?
— Туточки, — конюх достал из саней моток верёвки. Конопляная занозистая, самое то этих нападателей вязать. Брехт поднял финку валявшуюся на грязном снегу и отчекрыжил от верёвки шесть кусочков по метру примерно.
— Тихон, ты страхуй, а ты, Фрол, вяжи каждого по рукам и ногам, да силушку не жалей, потуже затягивай.
Плохо, у входа в харчевню эту уже столпилась толпа из десятка индивидов и наблюдала молча пока за действом.
— Взяли их, и в сани поплотнее укладывайте, — скомандовал Пётр Христианович своим и сам помог перетаскивать нападателей.
Загрузили. Да, маловата кольчужка, заняли всё свободное место. Пришлось усесться им с Тихоном поверх добычи.
— Тихон, а есть тут местечко, где можно с Тугоухим этим о жизни поговорить?
— Не знаю … Если у Демида Печника.
— Кто это? — Как кристалликов не хватает. Пора изображать амнезию. Тут помню, тут не помню.
— Да, наш это Демид, что пару лет назад у вас выкупился, он теперь тут не так чтобы и далече живёт. Домину отгрохал. Сытно живёт, нужон его промысел в Маскве. Деньгу лопатой гребёт.
— Ах, это Демид, — согласно покивал Пётр, — Поехали.
Событие пятьдесят второе
Не стоит опускаться до уровня деревенских дебилов, месящих друг друга кулаками из за девки возле полурассыпавшегося сельского клуба…
Александр Бушков, из книги «Волчья стая»
Демид жил и, правда, не очень далеко, ну, про домину Тихон преувеличил. Но … Дом был кирпичный наполовину. Первый и цокольный этажи были из кирпича, а второй деревянный. Дом был метров шесть на шесть, и из крыши торчало две трубы. Чего уж, что за печник, если у него печки нет. Забор ещё был примечательный. У всех серые дощатые вокруг, в лучшем случае известью давненько побелены, а у Демида были завитки жёлтой краской сделаны и красным же с рыжим и жёлтым нарисован павлин или жар-птица на воротах. Павлин без зелёного и синего слабовато выглядел, пусть будет жар-птица.
Тихон спрыгнул с облучка и затарабанил в ворота расписные. Долго никто не появлялся, потом детский голосок пискнул, что тяти, мол, дома нет.
— Андрейка ты? — добавил в голос теплоты цыганистый конюх.
— Я. А ты хто тахов? — грозно вопросили из-за жар-птицы.
— Так это я — дядька Тихон, конюх графский, открой Андрейка. Сам Их сиятельство с нами.
— Тятька не велит.
— Андрейка, ну, мы потом с тятькой твоим договоримся, а тебе петушка на палочке купим на торгу.
— Не обманешь? — и, не дожидаясь ответа, послышался лязг отодвигаемого засова.
— Не обману. — По улице и сани проезжали и пешеходы шастали, подозрительно на сани чем-то заполненные и прикрытые медвежьей полостью, поглядывая. Шевелилась шкура.
Мальчику было годков семь — восемь, он стоял в войлочных тапках и в лёгкой одежонке, ёжась от мороза.
— В дом беги, простынешь, — подтолкнул его к сеням Пётр Христианович и стал закрывать створку ворот, когда Тихон с Фролом завели коней с санями на двор.
Брехт оглядел двор. Справа он упирался в дом и дальше шёл новый забор, обрывающийся в снежную целину, огород там летом, надо полагать. А слева, не сильно и большой двор, был ограничен хоз постройками. В одной мыкнула корова. Тихон меж тем подогнал лошадей ко второй постройке и стал ворота распахивать. Ага, ну у графьёв каретником зовётся, а у печников как?
— Ты чего надумал? — остановил Тихона Пётр. Тот начал распрягать лошадей.
— Так, вашество, лошадок покормить и напоить треба. Да и нам перекусить надо. А после ужо темно будет, а нам на другой конец Москвы. Нет, туточки заночевать придётся, надеюсь, Демид не погонит со двора. Да, не должон. Свой же — Студенецкий.
В словах Тихона был резон, время уже часа два, а они голодные. И лошади голодные и не поили их. Лошадь это такое водопьющее существо, что может и сотню литров воды за день выпить. В обычных-то условиях поменьше, но всё одно вёдер шесть за сутки выпивает. А Битюг его новоприобретённый и весящий раза в два больше этих малюток, пьёт и вовсе за сотню литров.
