Скажи, конечно. Только вряд ли он осознает свою ошибку. Эти люди совершенно не знают страну, в которой живут – как не знал её и отставленный со всех постов товарищ Горбачев.
– А почему у вас в семье не было машины? – спросил я.
Настала пора сменить скользкую тему, тем более что была моя очередь допрашивать будущего родственника.
***
Александр Васильевич посмотрел на меня, отодвинул пустую кружку и принялся за следующую.
– Мы с Лидой… когда ещё женихались, думали о машине и поездках на юг дикарями, – как-то через силу сказал он. – Тогда фильм как раз вышел, но мы с ней ещё до него посмотрели пьесу в Ермоловой, нам очень понравилось. В кино, конечно, всё было ярче и красивее, так что наше желание только укрепилось. [2]
– И что помешало? – спросил я.
Мне действительно было любопытно, почему мечта о собственной машине в этой семье не была реализована – вроде всё говорило о том, что у них были средства обеспечить желаемое.
– Жизнь, – он пожал плечами. – Поженились с Лидой, потом Алла родилась, жили вместе с родителями и сестрой, но хотели свой угол заиметь, встали на очередь… Не до машины было, копили на первый взнос, работали как проклятые… родители помогали, конечно, но они оба уже на пенсии были, много помочь не могли. А потом всё… пошло в задницу, – в сердцах рубанул он. – Отец умер, а потом и Лидочка… на её лечение всё накопленное и ушло. И всё, ни квартиры, ни машины, ни её. Вот так, Егор.
Я сочувственно покивал – хотя история была совершенно обыденной, но именно это и вызывало какой-то экзистенциальный ужас. Двадцать лет жизни в трех предложениях, от романтики первых свиданий до похорон любимой женщины и фактически разрушенной семьи со всеми мечтами и желаниями. Сколько ему было, когда жена умерла? Меньше сорока, начать всё по второму разу в таком возрасте не каждый сподобиться – кто-то мог бы и за алкоголь схватиться. Он ещё крепкий оказался, хотя удар, конечно, был жестоким.
– Вы поэтому сбежали на БАМ? – я сам не ожидал, что задам этот вопрос.
– Почему сбежал? – удивился он.
– У меня сложилось такое впечатление, – пояснил я. – Словно вы хотели оказаться как можно дальше от места, которое вызывает неприятные воспоминания.
– А, это… – Александр Васильевич задумался. – Нет, пожалуй, нет. Так совпало. Лида умерла, а меня сделали ведущим по моей теме и поручили этот участок курировать. Я как дела принял, понял, что из Москвы многого не видно, вот и пришлось почти переселиться туда. А сейчас, пожалуй… я уже и не знаю, кто я больше – москвич или сибиряк. Тамошние меня за своего считают, друзей много, знакомых. А здесь, в институте, как появляюсь – так с коллегами только и обсуждаем, кто уже ушел, а кто только готовится это сделать.
– Текучка большая? – уточнил я.
Я смутно помнил, что в СССР многие люди работали на одном месте чуть ли не десятилетиями – и можно было, например, уйти откуда-нибудь годах в шестидесятых, а в восьмидесятых вернуться обратно и застать тех же и там же. Мобильность советского населения была минимальна – и вертикальная в смысле карьеры, и горизонтальная в смысле открытия новых регионов. В принципе, мои кураторы из властных структур были хорошим примером того самого застоя. Товарищ Смиртюков сидел на своей должности уже два десятилетия и уходить явно не собирался, а Валентин вообще уперся в потолок и смог получить следующее звание только после знакомства со мной.
– Не большая, но заметная, – Александр Васильевич заметно поморщился. – Многие считают, что железные дороги это тупик, и для их амбиций такое положение вещей не подходит категорически, зарплаты у нас в институте не самые большие в отрасли, на любом производственном предприятии специалист в такой же должности будет получать раза в два больше. Вот и имеем отток стариков и приход зеленой молодежи. Ладно, всё это хорошо... Допивай да пошли, скоро матч начнется.
***
У меня были странные представления о популярности футбола в Советском
