С каждым словом, старательно перетолмаченным перебежчиком, лица османских переговорщиков все больше вытягивались, после чего один из них самый молодой не выдержал и что-то громко выкрикнул на своем гортанном языке.
— Чего он там гавкает? — поинтересовался Федор, не без сожаления отставив в сторону допитую чашку.
— Э, — замялся Габжила, явно подбирая слова. — Эфенди спрашивает, почему у вашей милости глаза больше желудка?
— Скажи им всем, — сверкнулся глазами полковник, — чтобы благодарили своего турецкого бога, за то, что сюда пришел такой добрый человек как я, а не мой государь. Тогда бы они парой сотен не отделались. Вон в кафе немного покочевряжились и цельный леодр, или как там его, миллион выплатили. В общем так, на раздумье им полчаса. После поздно будет. Город дотла спалим, а жителей всех до единого порешим!
Судя по всему решительный вид Панина, а более всего известие о непомерном выкупе полученном с Кафы подействовали на осман и они, низко поклонившись, поспешили ретироваться.
Между тем Позднеев не терял времени даром и успел не только найти тяжелые пушки на больших деревянных колесах, но и доставить первую из них к цитадели. В отличие от стоящих на русских галерах «грифонов» она была довольно длинноствольной и отлита из бронзы. Нашлись к ней и ядра, весом не менее чем в полпуда каждое, но при этом вытесанные из белого с желтоватыми прожилками мрамора.
— Что за люди? — сокрушенно вздохнул полковник. — Нет бы их такого камня храмы ставить, они вон что… сущие, как это, варвары!
— Я еще велел пушкарей с галер кликнуть, — похвалился сотник. — Чтобы, значит, было кому управляться.
— Чего же мы ждем? — удивился Федор. — Пусть в таком разе заряжают!
— Так ведь полчаса еще не прошло? — осторожно возразил арнаут.
— А у меня часов нет, — пожал плечами Панин. — И вообще, пусть быстрее чешутся. Недосуг нам ждать!
Пушка басовито и оглушительно рявкнула, извергнув густое облако порохового дыма. Тяжелое каменное ядро с гулом пролетев короткую дистанцию, врезалось точно в створку ворот, брызнув во все стороны мраморными осколками и деревянной щепой, заставив при этом всю башню содрогнуться.
— А ну давай еще! — Азартно выкрикнул полуоглохший стольник.
Но не успели они перезарядить пушку, как над цитаделью замахали белыми полотнищами.
— Чегой-то они? Неужто надумали что? Киря, сходи, разузнай. А вы братцы, — распорядился Панин к пушкарям, — время не теряйте, делайте свое, готовьте выстрел.
Вскоре арнаут вернулся.
— Рассказывай.
— Они просят, чтобы мы не входили в крепость и не грабили лавки, не забирали девок в ясыри.
— А нам что?
— Тогда согласны заплатить тридцать тысяч дукатов и выдать двадцать бочек пороха. Пушки отдавать не хотят.
— Ишь, черти! Торговаться со мной вздумали. Ну, значит, не судьба им дожить до заката. Стреляй ребята!
Вскоре подтянулись еще два орудия, и пошла пальба. Били не только из большого калибра. Расторопный Позднеев и Татаринов умудрились стащить со стен несколько турецких кулеврин и тоже принялись садить по воротам. Стреляли из мушкетов и самопалов солдаты и казаки. Если поначалу турки отвечали, но вскоре их подавили метким огнем из тяжелых пищалей.
Спустя полчаса створки, разбитые и раскуроченные, с каким-то почти человеческим стоном, заскрежетав, рухнули на булыжники мостовой.
— А ну, пушкари, выкатите поближе пушку и добавьте дробом! Митрофан, строй первую сотню, Киря, где твои арнауты, пришло время показать, чего вы стоите! Мишка, давай своих казаков сюда, пойдем на приступ! Остальным огонь по бойницам и зубцам стен, чтобы ни одна сволочь не смела головы показать!
Картечь тоже была каменной, но жидкой толпе турок, попытавшихся преградить дорогу захватчиками, ее хватило за глаза.
— За мной! — протяжно прокричал Панин, вынув из ножен шпагу, и ринулся вперед, увлекая остальных в едином порыве.
Русские, на ходу стреляя, одним броском преодолели расстояние до османов, и пошла рубка. Защитники цитадели дрались с отчаянием обреченных, но долго сдерживать напор нападающих не смогли. А когда из проема ворот появилась еще одна сотня охотников и, обойдя, ударила им в спину, началась резня.
— Не жалей никоторого! Бей-убивай! — Рубя направо и налево, приказал Панин.
Увидев Синопского пашу, отступающего под прикрытием двух латников, он с ледяной яростью крикнул:
— Пашу не трогать, сам возьму! Васька, лук мне! Что, торговаться вздумал, собака? Денег пожалел, богатств своих пожалел!
Растянув тугой лук до самого уха, он, почти не целясь, пустил стрелу, которая без промаха угодила под обрез шлема одного из телохранителей паши. Не медля ни мига, выстрелил еще раз, попав в бедро второго из латников, стрела глубоко засела в кости, заставив того рухнуть на землю, заходясь в немом вопле от неистовой боли.
Вражеский военачальник остался один, он уже не двигался, незряче глядя вокруг налитыми кровью глазами.
— Ну что постучим саблями? — осведомился Панин, возвращая лук денщику и обнажая шпагу.
— Бурая гел [2], - оскалился прекрасно понявший его и без переводчика паша.
В Турции практически нет своей аристократии, а большинство важных чиновников и вовсе не принадлежат к их народу по крови. Все они жертвы девширме — бесчеловечной практики, когда детей забирали из христианских семей, затем обращали в ислам и воспитывали цепных псов Османского государства. Самые умные из них становились чиновниками, и продвигались по службе, другие служили в янычарах, но все они прекрасно умели владеть оружием.
Однако и Панин за свою не слишком долгую жизнь успел кое-чему научиться. Благо учителя были хорошие, вроде царского телохранителя Михальского и немца фон Гершова. Так что бой с пашей поначалу шел на равных.
Ни тот, ни другой не стали выгадывать и осторожничать. С первого же удара пошла жестокая рубка, от которой стальные клинки лязгали друг о друга, высекая искры. В какой-то момент, турок почти сумел достать Федора неожиданно полоснув его саблей по лицу, но стольник успел наклонить голову и ловкий удар пришелся по козырьку ерихонки, безвредно скользнув по кованной стали. В ответ Панин кистевым вращением ударил по удерживающей оружие ладони и подсек пальцы противника, заставив выронить оружие. Затем последовали два стремительных удара крест-накрест, почти перерубившие шею турка и рядом с лежащей на окровавленном песке саблей опустилось и его тело в дорогих доспехах.
— Вот это по-нашему, — раздались со всех сторон одобрительные выкрики зрителей. — Ай да полковник, ай да хват!
— Вы чего тут? — зверем посмотрел на них Федька. — В бой…
— Так все, — развел руками Ванька-Кистень, — наша взяла!
— Как? — непонятливо перепросил стольник.
— Победа, Федор Семенович, — подтвердил слова капрала Позднеев. — Самая, что ни на есть, виктория!
Впрочем, как оказалось, захватить город еще полдела, главная работа была еще впереди, и не отошедший до конца от жаркой схватки Панин, направился прямиком во дворец паши. Слуги и женщины в панике попрятались кто куда и не мешали полковнику раздавать приказы.
— Обойти все дома, — велел он сотникам. — И первым делом освободить всех христианских рабов до единого.
— А если кто не похочет? — поинтересовался умудренный опытом Парфенёв. — Мало ли таких в Кафе было обасурманившихся?
— Палками гнать! — отрезал Федор. — Никоторого не оставлять. Хоть обрезанных, хоть холощенных. Всех на корабли!
— Как прикажешь, господин полковник, — отозвался озадаченный сотник.
— Вторым делом, — продолжал Панин, — всех девок местных, кто на лицо не страшен, в ясыри забрать, а парней и молодых мужиков поздоровее, заковать в цепи и на весла в тех кораблях, что в гавани захватили.
— Исполним.
— Ну а в-третьих, тащите на наши галеры все ценное и какое найдется оружие. А когда все вывезем город спалить дотла! Мое слово твердое.
В ответ на последнее распоряжение сотник немного помялся, как будто не одобряя подобной жесточи, однако возражать не посмел и тут же отправился выполнять приказание.
