— Ну да, ну да, и впрямь, может путает, — не стал вставать в позу Дергачев, — А что ты, лейтенант, думаешь насчет того, чем для нашего райотдела смерть Мелентьева закончится? Раскатают нас, как думаешь?
Да уж! Не бином. Все в этой области, включая начальника УВД, прижали сейчас уши и в полнейшем неведении ждут, чем все закончится. Пока никакой определенной информации у милицейской верхушки нет. Вот они и сжигают свои нервы нещадно, и целыми пучками. И Дергачев особенно. Мелентьев-то на его земле прижмурился. Сульдина тоже на его территории проживала и кассу Воронецкого хранила. А он, получается, ни сном, ни духом о том не ведал. Вот и переживает Василий Петрович, что попрут его из этого кабинета на улицу, да еще без пенсиона. Жалко мужика, не самый он плохой начальник РОВД в этом городе.
— Откуда мне знать, товарищ полковник! — недоуменно пожал я плечами, — Всяко может быть. Но думаю я, что, если бы у министерства в отношении местного руководства имелась серьезная негативная информация, то сейчас бы здесь работали не пятеро оперов из Москвы, а пять десятков. И с других областей сюда бы народу нагнали. На тщательные раскопки и обязательно приказом министра, — я простодушно продолжал поддерживать пустоту в своих глазах, глядя на подпола, — А они даже труп полковника в Москву еще не увезли и продолжают его здесь исследовать! Значит, какие-то выводы уже сделали, — я повернулся к Захарченко, — Ведь так, товарищ капитан? Правильно я мыслю?
Отвечать мне зам по опер не счел нужным. Он только неопределенно хмыкнул и сам вопросительно посмотрел на подполковника.
Когда я тоже поворотился взором к Василию Петровичу, он уже сосредоточенно разглядывал свои ногти и глаз на меня не поднимал.
— Ладно, лейтенант, ты иди, работай! — произнес он, и поднявшись, пошел за свой стол.
Я молча встал, придвинул стул на место и удалился. Сначала из кабинета, а потом и из приемной. И в коридоре снова увидел Зуеву.
— Что? Что они тебе там сказали? — она схватила мои пальцы холодными руками и без перехода выпалила, — Сергей, давай поженимся? А если не хочешь, то тогда просто переезжай ко мне?
Говорила все это Лидия Андреевна, даже не оглядываясь по сторонам. Есть ли кто в коридоре или нет, ее похоже, не волновало. Поозиравшись, я с облегчением выдохнул, греющих поблизости уши не было. В этот раз. Н-да…
Глава 19
До обеда первые два часа я добросовестно перелопачивал все находящиеся в моем производстве дела. Потом взялся за короткую летопись газовой камеры. То есть, комнаты под номером триста четыре рабочего общежития завода «Прогресс». Той самой, где Евдокия и Зинаида вчера угощали меня чаем. До визита пред светлые очи инструктора обкома КПСС, было необходимо освежить в памяти все драматические события того знаменательного вечера. Поскольку одной фабулой обкомовский партайгеноссе вряд ли удовлетворится. Внимательно прочитав пока еще не слишком объемное дело, я с удовлетворением убедился, что злокозненные деяния душистого Алёши я квалифицировал верно. На том и успокоился, здраво решив перед походом в обком не терять времени и посетить столовую. Но тут же передумал, рассудив, что в рассаднике партийной бюрократии наверняка кормят лучше, чем в обычной столовке районной милиции.
На дорогу у меня ушло менее двадцати минут, включая беспроблемную парковку в ста метрах от обкома. Золотое время! Ни пробок, ни проблем со стоянкой! На входе милицейский сержант, проверив удостоверение, начал листать свой журнал, выискивая мою фамилию. Нашел быстро и в ответ на мою просьбу объяснить, где тут у них харчуется партийная номенклатура, указал рукой на правое крыло первого этажа. Пройдя в указанном направлении два десятка шагов, я уцепился ноздрями за вкусные запахи и уже дальше ориентировался исключительно по ним. Проходя мимо двери с профилем мужской шляпы на табличке, я зашел помыть руки. В обкомовском сортире было чисто. Но поразило меня не это. Под каждым из четырех писсуаров стояла деревянная коробка с опилками. Надо полагать, для последних капель и партийных брызг местных товарищей. Быстро закончив с гигиеной, я поспешил в обеденный зал. Столовка, как столовка. Ни тебе античных статуй, ни журчащего фонтана посреди зала. Но излишества присутствовали и все они начинались на раздаче. Еда была на любой вкус и по очень доступной цене. По символической, я бы сказал. Не без колебаний к уже поставленной на поднос солянке я выбрал котлету по-киевски вместо манящего цыпленка табака. По-провинциальному застыдившись исходящего от зажаренной птицы крепкого чесночного амбре. Так и шел я к свободному столику, с сожалением оглядываясь на золотисто-коричневого курёнка.
Время было и вкусную обкомовскую еду я поглощал как на архирейском приеме, без суетливой торопливости. Исподволь оглядывая жующих верных ленинцев, я заметил, что в отличие от райотдельских ментов, они за столом почти не разговаривают. По плебейской привычке начав собирать на поднос грязную посуду, я с удивлением заметил, что прочие товарищи, пообедав, просто встают и уходят. Оглядевшись, я заметил, что по залу передвигается женщина в белом и собирает использованную посуду на тележку. Не имея никакого желания насаждать свои порядки в этом областном монастыре, я встал и подхватив портфельчик с уголовным делом, отправился искать кабинет товарища Лобачева.
Язык и логика довели меня до третьего этажа. Нажав на ручку высокой полированной двери, я так и остался на месте. Дверь была заперта. Вспомнив некрасовский стишок про парадный подъезд, я сместился левее по коридору в рекреацию и там пристроил свой портфель на подоконник. Поборов соблазн присесть на этот же подоконник, прислонился к стенке. Ощущение вкусной сытости напрочь развращало и клонило в сон. До назначенных мне пятнадцати часов оставалось еще почти двадцать минут.
Во время прохождения срочной службы в армии, я научился спать не только стоя, но и при передвижении строем. Однако применять благоприобретенные навыки в этих священных стенах я не решился. Поэтому, как мог, так и содержал свой многострадальный организм в режиме бодрствования. Но не сильно преуспел в этом. В чувство меня привел шум захлопнувшейся неподалеку двери. Как раз со стороны триста четырнадцатого кабинета. Взяв с подоконника свою торбу, я пригладил волосы и пошел за угол.
На этот раз дверная ручка подалась и дверь открылась.
— Здравия желаю! — поприветствовал я дородного мужика, пристраивающего пальто с каракулевым воротником на плечики, — Лейтенант Корнеев из Октябрьского. Разрешите?
— Проходите! — толстяк на секунду обернулся, а потом аккуратно повесил свою хламиду в стенной шкаф. Туда же он поместил на полку шапку-пирожок.
— Корнеев, говоришь? — окончательно повернувшись ко мне лицом, товарищ перешел на «ты». — Ну проходи, Корнеев, присаживайся!
Раздеться он мне не предложил, а потеть, чтобы потом вонять, я сам не хотел. Поэтому, сняв куртку, повесил ее на рядом стоящий стул. Товарищ молча проследил за моими действиями, но сдержался и ничего не сказал.
— Что ж ты, Корнеев, присягу свою нарушаешь? — партиец уже сидел за столом и по-простецки муслякая палец, листал бумажки, выбирая нужную.
— Вы извините, но мне инструктор Лобачев нужен! Тот, который Владимир Петрович, — решил я уточнить право толстяка на предъявление мне упреков в клятвоотступничестве.
— Я и есть Лобачев! — заверил меня партийный инструктор, — А ты от вопроса не уходи! Ты почему должностью злоупотребляешь? Тебе, что, денег дали? — Владимир Петрович всё-таки нашел нужные бумаги и положил их перед собой.
Когда он поднял на меня от стола глаза, я понял, что разговор будет непростым. И потому решил предстать перед товарищем в образе честного, но недалекого служаки-мента.
— Никак нет, товарищ Лобачев! — вскочил я со стула, — Не злоупотребляю я и денег мне никто не давал. И с присягой у меня полный порядок!
— Да нет, дорогой товарищ, вот тут у меня аж три жалобы на тебя! — старший инструктор сгреб со стола несколько листков с рукописным текстом и помахал ими у меня перед носом. — Ты, Корнеев, лучше не отпирайся! Если виноват, так имей мужество признаться! Тебя партия поставила покой граждан охранять, а ты вместо этого злостного преступника выгораживаешь! Который трудящихся этого покоя лишает! Сколько он тебе дал? Или только пообещал? — партийный товарищ уставился на меня пытливым взглядом. Почти, как у Ильича, висящего в виде портрета на стене.
