- Старик, беда у меня, - я подскочил к волхву.
- Жив! - вылупил на меня глаза волхв. - Думал, что сгорел ты начисто.
- В плохое дело я ввязался, - я быстро пересказал старику, что со мной приключилось.
Волхв положил на стол перекрученную лису и подошёл к полке со своим барахлом. Он придирчиво оглядел содержимое и извлёк небольшой мешок. Старик отдал его мне и уселся за шитье. Кулак промял притихшую лису, делая в ее брюхе выемку, как раз под небольшую голову.
- И что мне делать с ними? - в мешочке лежали круглые коричневые семена.
- Ты их проглоти, а как тебя Лихо или Свят прикончат, то на могиле вырастет Чертов ладан. - сказал волхв. - Я его соберу, высушу и перемелю. Травка эта хорошо проклятия сводит.
- Ты издеваешься, старый пердун? - я раздражённо швырнул мешочек на полку.
- А других советов у меня нет, - пожал плечами волхв, продолжая выправлять шапку. - Все жадностью твоя. Тебя либо Лихо сожрёт, как окрепнет, либо Свят испепелить, как не нужен станешь.
- Да и хер с тобой, - мрачно бросил я и вышел из хижины.
Время поджимает. Золотые чешуйки почти облетели. Я пустил немного энергии в кольцо. Где-то за спиной послышалось неясное бормотание. Развернувшись, я пошел на голос. Он привел меня к небольшому домику на отшибе деревни. Двор не запущен - застелен доской, накрыт, сараи светлые, будто недавно выстроены. Пнув зашипевшего на меня гуся, я вошёл в сени. Голос стал громче, позволяя расслышать сказанное.
Во грехе живёт здесь муж. Жену и детей колотит.
Я вошёл в дом. Внутри пахло свежим деревом и смолой. Из угла на меня бросился крохотный домовой в обличии мужика с нечесаной бородой. Размером с мышь, а то и меньше. Будучи сильно не в духе, я прижал его лапой к полу и рыкнул:
- Не мешайся!
Выскочившая за духом домовуха с многочисленными выводком, бросилась обратно в щель между печью и стеной. Я выпустил когти, пощекотав затихшего домового.
- Рассказывай, - велел я. - Бьёт хозяин домашних?
Домовой что-то запищал, но я ничего не понял. Видать, слишком мал ещё, к разумной речи неприспособлен. Я пнул духа, отправив ровнехонько к выглядывающим родичам. Разом они скрылись в подполе.
На лавке сидел мужчина с хмурым, скукоженным лицом. Он вытачивали ложку, быстрыми ровными движениями придавая баклуше нужные изгибы. Я даже залюбовался работой мастера. Закончив поделку, он на свету осмотрел ложку и громко заорал:
- Марфа, поди сюды!
На крик прибежала всполошившаяся худая женщина в белом платке. Бледная, почти прозрачная, тень, а не человек. Под глазами залегли глубокие, черные тени. Жена сняла платок. Ого! Весь ее бугристый лоб покрывали свежие шишки и застарелые наросты. Мужчина размахнулся и бахнул ложкой по лбу жены. Раздался звонкий стук.
- Хороша вышла, но сомнение есть, - крякнул ложечник. - Все иди, старшего сынка кликни, у него лоб ровнее.
Спустя пару минут в дом зашёл здоровенный детина. Ему пришлось пригибаться, чтоб войти в комнату. Я присвистнул. На лбу парня была большая вмятина. Такую взрослому человеку не получить. А вот ежели новорожденному дитю крепко стукнуть, пока косточки мягонькие…
- Наклонись, щенок, - велел отец. Ложка стукнула по лбу здоровяка. Ложечник наклонился, прислушиваясь, хотя звук быстро стих. - Нет, хороша, хороша, на ярмарку повезу. Все, пошел прочь.
Насвистывая, мужчина принялся за работу. Я же сидел у него на плече, изредка мешая или подталкивая руку в важные моменты. За час мужчина выточил двадцать ложек, но все вышли кривыми и косыми. С моей помощью, конечно. Но что же делать с ним? Агафон велел зажечь их сердца, но как это сделать, ума не приложу…
В очередной раз, когда прибежала жена и подставила лоб, я взял из ящика, то стоял подле лавки, ложку поувесистей и приготовился. Стоило мужику тюкнуть жену, как я со всей дури вдарил его самого. Ложечник вскочил с лавки и заорал. Бедная жена упала на колени. Мужчина хватал ртом воздух и щупал расшибленный лоб.
- Чур меня чур, - забормотал мужик. - Ты мне Марфа тумака отвесила а?
Ложечник меня не видел, как и орудие мести. Бельмо на глазу чудесно справлялось. Мужчина примерился, собираясь снова огреть жену, но я был тут как тут. Балансируя на плече бить несподручно, отчего удар вышел послабее. Но стук вышел, что надо. Ложечник побледнел.
- Пошла прочь, - зарычал он. - Петьку позови лучше.
Потирая покрасневший лоб, мужчина дождался еще одного сына. Зашедший подросток оказался дурачком. На лбу не было вмятины, как у старшего, но стеклянный взгляд и отвисшая губа говорили сами за себя.
- Давай на колени, - велел отец.
Он легко ударил замычавшего парня и зажмурился, явно ожидая удара. Я не торопился. Ложечник засмеялся и застучал по лбу сына, приговаривая:
- Я отчего такой мастер? Оттого, что знаю, что правильная ложка звук свой имеет! Черт!
Я так приголубил его, что мужик свалился с лавки. На лбу быстро наливалась шишка. Дурачок засмеялся, тыкая пальцем в корчащегося отца. Я почувствовал, что кольцо потеплело. Опа! Ободок снова покрылся позолотой. Но разве этого достаточно? Он же скоро опять возьмётся за старое»
Надо доводить дело до конца. Я вложил ложку в руку заливающегося дурным смехом парня. Ложечник малость оклемался, но тут же получил новый удар - сынишка лупил с размаха, отчего тонкая часть прибора переломилась.
- Ты чего творишь!? - закричал мужчина, но дурачок продолжал бить. Комната заполнилась характерным стуком. - Спасите!
Дурачок явно находил забавными вопли отца. Он разошелся, не давая мужчине подняться. На лбу ложечника появилась кровь. Три лиловые шишки быстро сливались в одно огромный темно-фиолетовый рог. Ложечник попытался подняться, но сынок надавил коленом ему на грудь, отчего мужчина закашлялся. Он слабо мазнул руками по предплечьями сына и пискнул, получив очередной удар. Снова раздался глухой стук.
Надувшаяся кожа на лбу лопнула, выпуская кровь. Лицо мужика мигом покрылось юшкой, стекавшей тонкими, но быстрыми ручейками из раны. Ложечник уже не дёргался, лишь слабо вздрагивали после очередного удара. Кольцо вновь потеплело - почти закрывшийся черной поволокой глаз-камень сверкал и крутился.
Вот так! Двух зайцев разом! Но не успел я обрадоваться, как ободок вновь начал шелушиться, но благо, не так быстро. Позолота отставала и закручивалась стружкой.
- Матерь-земля! - в дом заглянула женщина. - Сынок!
Вдвоем они быстро скрутили разгулявшегося дурачка. Тот тяжело дышал, придавленный весом брата, но не спускал зачарованных глаз с натекшей крови. Ох, нехороший у него взгляд. Но меня это не касается. Своих забот хватает.
Я вышел на улицу. Домовёнок что-то негодующе прокричал мне вслед. Солнце припекало, совершенно выбелив небо, а жара стояла сухая, будто деревню накрыли раскаленной сковородой. Но у полей зависла одинокая черная туча. Она слабо колыхалась из стороны в сторону, но не улетала, будто привязанная веревкой. Дурной знак. Туча как раз в той стороне, где Лихо прячется.
Слабый шепот налетел на меня со всех сторон. Я потряс головой, но надоедливые щепотки только усилились.
“Спаси. Да когда же жить начнем. Не полюбит, так я утоплюсь. Отправлю зерно, чтоб у Мыкола корова сдохла. Сиськи мне бы побольше. Куда мне ещё дитя?
Я поспешил из деревни, ведь шепот начал сводить меня с ума. Только вдали от людей он стихал. Выдохнув, я уселся на большой камень возле дорожной развилки. Ясно одно - и от Лиха и от Агафона добра ждать не стоит. Я уже чувствую, как шкура облазит от беготни. Насладиться одиночеством мне не дали - из деревни выехала телега, запряжённая гнедой клячей, едва переставлявшей копыта. На телеге сверкало золотом зерно.
Кольцо сразу же уловило потаённые мысли мужика, сидевшего на дрожках.
Надурю мельника, а прибавок пропью.
Я глянул на кольцо. Ободок был весь покрыт слезшим, скрученным трубочками золотом. Я тронул одну и сразу половина осыпалась, как сухая хвоя. Что за дрянь! Я так буду без продыху бегать, пока копыта не отброшу.
