Розовое облачко дыма вспухло в небе минут через двадцать после окончания атаки, зависнув немного в стороне от нас, и мне хватило пары секунд, чтобы понять, что сейчас нам будет полный конец.
— Встали, встали! Бегом назад! — я шустро вскочил и возглавил отступление своего воинства. Закрывая лицо от веток кустарника, а бежал как лось, надеясь успеть убежать, как можно дальше от этих безобидных облачков. Всего несколько, и мы выскочили из кустов, оказавшись на границе аэродрома, перед широким, уходящим вдаль полем. Никаких укрытий, кроме горы военного имущества и забытой полотняной палатки, до самого горизонта не было, лишь вдалеке, по дороге, медленно перемещалось что-то большое, крылатое.
— Бегом! Бегом за мной! — я огромными прыжками бросился в сторону склада ГСМ, огромной ямы, где оставались две большие бочки, пахнущие бензином. Если бы в яму упал любой артиллерийский снаряд. Наша смерть была бы страшной и мучительной, никаких шансов для людей, прижавшихся к деревянным бочкам с топливом, не было, но эта яма была единственной, н=а пару километров вокруг, не считая длинной траншеи армейского сортира, что прятался на дальнем краю аэродрома. Но, над нами рвалась шрапнель, а склад ГСМ имел навес из бревен в один ряд, что, теоретически, должно было защитить нас от круглых пулек, шедро рассыпаемых в небе австрийскими снарядами.
Очевидно, что командир вражеского подразделения посчитал достаточным потратить на русский заслон всего десяток снарядов, потому как обстрел прекратился через десяток минут.
— Все живы? — я нашел в себе силы отлипнуть от бочки, к боку которой прижимался все время, и вскочил: — Бегом назад, на позиции, австрийцы атакуют.
Над сказать, что кустарник изрядно проредило в результате обстрела, а светло-зеленая палатка, как раненая птица, покосилась и громко хлопала на ветру изодранным пологом, но это я заметил уже на бегу, стараясь, как можно быстрее, вернуться в кусты, так как драться с вражеской пехотой в кустарнике мне совсем не хотелось, где, из-за каждого ствола, тебе могли ткнуть острым штыком, а преимущество автоматического оружия сходило на нет.
Я успел упасть на живот, потеряв свое мелкое укрытие, и слыша сзади тяжелые шаги своей команды, когда с правого фланга, по приближающейся цепи австрийской пехоты ударил короткими очередями, пулемет. Серо-голубые мундиры, как по команде, залегли, замерли, затаившись среди густо-засаженного поля, потом на фланге. откуда стрелял пулемет, раздался взрыв, затем другой. Австрийцы поднялись, пулемет молчал, но стоило стрелкам броситься вперед, очереди раздались уже с левого фланга.
После этого история повторилась — противник залег, через несколько минут раздались выстрели пушек с австрийской стороны и пара гулких взрывов где-то там, откуда бил пулемет, а пехота, полежав несколько минут, встала и двинулась вперед.
— Огонь! — австрийская рота, попав под очереди семи автоматов, мгновенно залегла и начала отползать назад, а мы, не придумав ничего оригинального, повторили их маневр. Я прекрасно понимал, что, как только рота австрийцев отползет на безопасное расстояние, кусты обстреляют гранатами австрийские гаубицы или пушки, не знаю, что по нам стреляет из враждебного леса. Выбравшись из-за кустов, я завертел головой, не зная, что предпринять. На территории аэродрома закрепится было решительно негде, а прятаться в поле, так себе идея — нас просто задавят числом.
— Влево уходим, влево! — я махнул рукой и побежал в сторону нескошенной полосы, а, пробежав несколько шагов. Чуть не начал стрелять от неожиданности — от кучи вещей, подготовленных на уничтожение, нам наперерез выскочили трое человек, при двух пулеметах. Один из них был мой механик Непийвода, что, по моим расчетам, должен был быть в нескольких верстах отсюда, в команде эвакуирующих самолеты.
— Петр, ты что тут делаешь?
— Нам, командир, зауряд- прапорщик отдал пулеметы с аэропланов и отправил назад, к вам…
— Так это вы с флангов по австриякам стреляли?
— Так точно, натурально мы. — на ходу, вытянулся перед мной один из «летчиков», с унтерскими лычками: — Ваши слева засели, а мы справа. Я вашим робятам сказал, чтобы несколько очередей дали и тикали оттуда…
— Непийвода, так ты не один был? — я развернулся к бойцу.
— Не один…- здоровенный мужик тяжело, по-детски, вздохнул: — Со мной Павлов был, только его немецкой гранатой насмерть посекло…
— Ты уверен, что, что насмерть?
— Уверен, там половину головы оторвало, сразу кончился, даже не вскрикнул.
— Тогда вечная память… — я на мгновение снял фуражку и перекрестился:
— Патроны у вас есть, пулеметчики?
— По одному диску осталось…
— Вот и у нас тоже, по два. Ладно, здесь, в траве заляжем и не дышать, как австрийцы выползут из кустов, по моей команде стреляем во шланг, и бегом, через поле, вслед за нашими.
Австрийцы добрались до нашего аэродрома минут через двадцать. Сначала из зарослей высунулось несколько голов, потом пара человек, а, убедившись, что по ним не стреляют, а перед ними лежит гора военного имущества, солдаты полезли из всех щелей, как тараканы. Никакой стрельбы во фланг не получилось. Бойцы серо-голубых мундирах, в количестве полусотни душ, во главе с офицером, окружили гору ценностей и начался увлекательный процесс присвоения трофеев. Подданные «лоскутной империи», галдя, как цыгане на базаре, вырывали друг у друга какие-то ценности, увлеченно копались в казенном добре, как глухари на току, не обращая ни на что внимание. Поэтому, наше появление за спиной, трещащих, как сороки, «прихватизаторов», было для них смертельной неожиданностью. Полусотня опытных воинов, еще час назад демонстрирующих на поле отменную выучку, опыт и дисциплину, после первых очередей в упор, в спину, превратились в стадо испуганных овец. Несколько человек, пытавшихся скинуть с плеча винтовки, были изрублены очередями в упор, остальные просто побежали в сторону спасительных кустов, бросая оружие и, добытые в борьбе, ценные трофеи. В прореженной растительности скрылись только двое, самые быстрые и самые ловкие. А мы, как только на землю упали последние горячие гильзы, под мои дикие крики, бросились в противоположную сторону — единственным спасением для нас было удалится на достаточное расстояние от этого страшного места до того, как нас д=настигнут разъяренные мстители.
Единственное, что я успел сделать — это поджечь папку с какими-то бумагами на промасленной бочке с бензином и снял с застреленного австрийского лейтенанта портупею, с желтой кобурой и саблей в ножных.
Бочка взорвалась, разметав во все стороны свое, полыхающее содержимое, когда мы удалились на расстояние шагов в двести, а вскоре заполыхало и, наполовину разваленная австрийцами, куча военного имущества. Стрелять нам в спину начали, когда мы находились примерно, на середине поля, то есть, с дистанции, примерно с полторы версты. Пули, веселыми жаворонками, просвистывали где-то в стороне, а мы, не пригибаясь шли к близкому лесу, периодически оборачиваясь за спину, где, окутанный черным, жирным дымом и жарким пламенем, отсчитывал свои последние минуты полевой военный аэродром.
Глава 20
Глава двадцатая.
Июль одна тысяча девятьсот семнадцатого года.
— Кто такие? — на краю дальнего леса вовсю мелькали лопаты и куски глины, там торопливо копались траншеи, а нам навстречу вышел унтер и двое рядовых с винтовками наперевес.
— Гражданские, в тыл идем…
— Поди дезертиры? — унтер презрительно сплюнул на траву тягучую, желтую слюну: — Оружие сдавайте и валите отсюда!
Судя по черному шеврону с вышитым черепом и перекрещенными костями, а также красной ленте, пришитой по манжетам гимнастерки и вороту, и пуговицам, обшитым красной материей, мы имели дело с каким-то «Ударным батальоном смерти».
— Вот эти со мной, мы из Петрограда аэроплан и грузовики привезли, на деньги партии «Справедливая Россия» собранные, для авиаотряда, а эти товарищи — военные, наземная команда с аэродрома, который австрийцы захватили, мы обоз с неисправными аэропланами прикрывали. Вот мои документы. Два пулемёта казенные, с поврежденных аэропланов, их надо в авиаотряд, уверен, сдать, тем более, что к ним патронов практически нет, а наши пистолеты — моя личная собственность и для армии они признаны непригодными. — я достал разрешение на владение пистолетами — пулеметами, выписанные мною же, в бытность мою начальником милиции.
