— Так из института сто процентов вылетит, — прозвучал еще чей-то рассудочный голос. — И из комсомола, разумеется.
— А туда и доога!
— Да ну, — отмахнулась Люба. — Стану я еще об говно руки пачкать!.. Вась, ты что хотел-то?
— Да книгу взять, — мигом сообразил я. — Помнишь?
— А! — так же вмиг смекнула она. — Пошли, конечно. Гражданки, расходимся! Инцидент исчерпан. Нечего зря глазеть!..
И мы прошли в 312-ю. Дверь Люба плотно прихлопнула. В комнате был беспорядок, один стул лежал на полу, и валялись вокруг несколько книжек и тетрадок.
— Паразит! — ругнулась хозяйка, проворно прибираясь. — Смотри-ка на него, воспылал страстью, придурок! Не в первый раз уже яйца подкатывает. «Люба, вы согласны на продолжение знакомства в уединенной обстановке?..» — передразнила она Жору гнусным голосом. — Ага, счас! Я только срать на тебя согласна.
Ворча таким образом, она ловко и быстро навела чистоту. Через минуту и следа дурацкой потасовки не было. Книги с тетрадями Люба затолкала на висячую полку. Вздохнула. Взглянула на меня каким-то иным, особенным взглядом.
Очень непохоже на прежнюю Любу — языкастую, своенравную и отвязанную. Сказочные небесные глаза почему-то посмотрели робко и просительно.
— Ты что? — я даже удивился вслух.
— Так, ничего… — промямлила она. — Ты знаешь… я, конечно, хотела сказать…
Слова давались ей с трудом, через моральную преграду. Но я угадал, что она хочет сказать. Шагнул к ней, дружески расставив руки…
И она бросилась мне в объятия. Обхватила, прижалась крепко-крепко… и разрыдалась от многих чувств.
Я не то, чтобы растерялся — реакцию девушки предугадать было несложно. Нет. Но испытал странную печаль: ведь две недели как с Леной попрощались на время, и такие лютые замесы один за другим! И острая щемящая жалость к Любе стиснула сердце — тоже ведь такая чудесная девчонка, хоть, спору нет, и шалопайная, тот еще сорванец в юбке. Сейчас ведь влюбится по-настоящему, и что тогда с ней делать?..
И как под заказ, вспомнилась мне Алиса. Стоял, от души обнимал Любу, трогательно уткнувшуюся носом мне в шею, поглаживал ее по плечам и спине, ощущал живую прелесть молодого женского тела… И память с четкой достоверностью вернула миг, когда Алиса так быстро, как бы смущаясь, прильнула ко мне, чмокнула в щеку и поскорей стыдливо отскочила. Тепло ее губ, мимолетное прикосновение девичьей груди — все это живо, все это во мне есть, и во что может превратиться в будущем?..
Ответа нет.
Люба подняла голову. Грубоватой ладошкой провела мне по шее, вытирая влагу.
— Ишь, разревелась, дура, — прокомментировала она самокритично.
— С чего бы это, Любовь… как по отчеству, не знаю? — я решил поддержать ее легкой шуткой.
— Кирилловна, — она вытерла мокрые щеки, хлюпнула носом.
— Так вот, с чего бы это, Любовь Кирилловна?
— Ах, Васенька! — вздохнула Любовь Кирилловна, вновь прильнув ко мне, и так доверчиво положив голову на плечо, что я чуть не раскис от умиления. — Вам, мужикам, трудно бывает нас понять. Ты, наверное, даже вообразить не можешь, что творится в душе у женщины, когда она видит, что есть кому ее защитить… Не знаю там, как другие, а русская баба сразу все отдаст ради такого мужчины! Хоть жизнь! Никогда не предаст… Ну вот, ржет, дурак! Я правду говорю.
— Да я не смеюсь, что ты!
Я и вправду не смеялся, но Любе если уж что взбрело в башку, то колом не вышибешь. Она отпрянула и смотрела сердито и обиженно.
Тут я не выдержал, и точно рассмеялся, с силой привлек ее к себе. Она послушно приникла, ласково мурлыкнув:
— Дурак.
Я осторожно поцеловал ее в темечко:
— Ладно, пойду я.
Не знаю, какие мысли в этот миг вихрились в Любиной голове. Но реакция была очень спокойная:
— Конечно, Васенька, иди. И мне позаниматься надо.
— А где соседки-то твои?
— Разъехались по домам на последние деньки. Завтра вернутся. Ну, иди!
И она даже оттолкнулась от меня. Но так взглянула!.. Бог мой, женские глаза — это, конечно, чудо. Космос. Вселенная!..
Вышел я в сложных чувствах, сам себя до конца не понимая. Но здраво рассудил, что и это надо выдержать в душе. Пусть отстоится, отлежится. Как говорят, по холодку обдумать надо…
На том и остановился. Поднялся на четвертый, прошел к четыреста двадцатой. Это другой коридорный отсек, далеко от нашей четыреста седьмой. Где душ, сортир и прочие коммунальные удобства.
Стукнул в дверь. Коля тут же открыл:
— Входи!
Комната была другого формата. Заметно меньше нашей, зато на двоих. Телевизор, холодильник. Нетрудно было догадаться, что Николай не просто старожил общаги, но заметная здесь фигура. Что немедля и выяснилось. Два-три умелых косвенных вопроса плюс как бы нечаянные проговорки — и я знал, что фамилия Николая Локтев, что вот уже четвертый курс… староста группы и заместитель старосты этажа. Старостами этажей и в целом общаги традиционно являются пятикурсники.
— … я так понимаю, что служба на флоте и рабфак — часть биографии?
— Все верно, — улыбнулся Николай. — Логически вычислил?
Я тоже улыбнулся:
— Это несложно.
— Да… Черноморский флот, 810-й Отдельный полк морской пехоты. Севастополь.
К этому пункту разговора мы уже сидели за столом. И вроде бы как присказки кончились. Пришло время основной темы.
— Ладно, — произнес он. — Скажи, это правда, что Жорка лез на Любку? Тупо так, внаглую?
— К сожалению.
И я рассказал все как было, точнее, то, что видел и делал, не раскрыв только мотив моего прихода к Любе. Хоть и подумал фоном, что общага — та же деревня, глядишь, слухи и поползут… Впрочем, в данной ситуации это было не важно.
Выслушав меня, Коля недобро покачал головой:
— Ну, Жорка…
Это следовало понимать так, что его однокурсник Георгий — юноша проблемный, и старосте с ним очень не скучно. В подробности Николай не полез, а я, естественно, расспрашивать не стал. Мне это ведь и на фиг не надо. А кроме того, и самому не трудно проанализировать и понять, что Жора — персонаж из разряда не то чтобы неудачников, а лучше сказать, людей, которые ухитряются до изумления не попадать в реальность. Таких у нас обычно называют кратким и емким словом «мудак». И судя по лицу Николая, «воспитательный процесс» еще предстоит, но сам воспитатель не слишком верит в его эффективность. Ибо мудака воспитывать тяжко. Он на то и мудак, что его мировосприятие, так сказать, системно смещено по сравнению с обычным. Он может не понимать элементарных поведенческих вещей вроде: будь вежлив… помоги старушке перейти через дорогу… Он искренне недоумевает: а на хрена быть вежливым? Какой мне толк от того, что я старушку переведу?.. При этом такой тип легче легкого способен быть великолепным математиком, музыкантом или еще кем-нибудь… Ну да что там говорить! Жизнь — великий сочинитель.
Тут мы с Николаем, похоже, мыслили синхронно. Я прямо-таки прочитал по его лицу, как он раскинул мысленный пасьянс… и решил подвести промежуточный итог:
— Ладно, Василий! Жора у меня под колпаком, а с тобой мы давай закрепим знакомство, не возражаешь?
— Никак нет, — ответствовал я, безошибочно поняв, о чем речь. И что отказываться в данной ситуации неразумно.
Он встал, из холодильника достал здоровенный помидор явно домашне-огородного происхождения: неправильной формы и расцветки, сорванный зеленым и дозревавший дома где-нибудь под кроватью. Была такая практика томатного собирательства в советские времена. В нашем климате (а в ХХ веке вообще было заметно прохладнее, чем в XXI) эти плоды редко когда вызревали на грядке — после Ильина дня (2 августа) считалось, что ночной воздух и вода в реках и озерах уже холодная. И овощи перестают расти, и купаться нельзя…
Короче говоря, вынул Николай такого огородного монстра, а из недр шкафа — початую чекушку «Русской» и два стакана.
— Мне чуть-чуть, — предупредил я. Он кивнул:
— Я тоже для профилактики.
И разлил граммов по пятьдесят.
