Так что Дунина сказка очень понравилась скоморохам.
— Люди увидят то, что сами сказать не умеют. Хороший сказ, — решили старшие ватажек.
В такой суете вновь поздно легли спать, а утром надо было спешить в новгородские палаты.
Глава 18.
— Дунь, ну чего тут думать? Надевай всё! — забавно сморщив носик, посоветовала Матрена. — Много не мало!
— С ума сошла! Тяжело и безвкусно, — делая выбор в пользу броши, Дуня отложила массивное серебряное ожерелье: все равно под меховой опушкой верхней одежды его будет не видно.
— Правильно, Евдокия! — поддержала её Евпраксия Елизаровна. — Невместно девице рядится, как жёнке.
— Но тут другие традиции, — возразила Мотя и виновато опустила глаза.
— Традиции те же, — наставительно произнесла Кошкина, — жаль, что дурновкусие неистребимо, — со вздохом закончила она.
Матрёна покраснела и попыталась оправдаться:
— Я не…
— Брось, — намного мягче произнесла боярыня, — мы с Дуней поняли, что тебе понравились здешние девицы в ярких нарядах.
— Когда мы были в новгородских палатах, то я видела, что дЕвицы богато украшают себя серебром, и думала… — Мотя замолчала, а Кошкина пояснила:
— Те девы старше тебя, — наставительно произнесла Кошкина, — и они красовались перед иноземцами. Им кажется, что чем больше серебра на них, тем они привлекательнее.
— Боярышни? — воскликнула Мотя. — Зачем им иноземцы?
— То были купеческие дочери. Вырядились, как… — Кошкина не закончила, но по осуждению в голосе уже всё было понятно. — Боярышни же держались поодаль от иноземцев, но опять-таки те девы постарше тебя и им дозволено немного украсить себя, а вам надо меру соблюдать.
Мотя опасливо поправила косу, в которую щедро вплела нити с жемчугом, но Кошкина не велела расплетать.
Дуня спрятала улыбку, занявшись своим сундучком с драгоценностями, потом оценивающе оглядела подругу. Та походила на юную снегурочку и этот образ ей очень подходил. Жаль, что Мотя не понимала этого и невольно пыталась испортить, разбить целостность образа мамиными украшениями, чтобы казаться взрослее.
Время сватовства для них обеих наступит через год, но Матрёна уже волнуется, примеряет на себя статус невесты. А на советы про подождать и ценить юность вспоминает Машкину любовь и поездку в Псков. Почему-то та история обросла романтикой и, по мнению женщин в доме Дорониных, во Пскове остался несчастный влюбленный, который будет любить Машу до конца своих дней.
— Девочки, готовы? — спросила Кошкина, придирчиво оглядывая своих подопечных. — Евдокия?
Дуня кивнула, понимая, что Евпраксия Елизаровна спрашивает её о моральном настрое. Им предстоит много говорить о Москве, расписывая в красках, как там жизнь бьёт ключом и какие открываются возможности для всех. Кошкина будет вести беседы со знакомыми боярами и боярынями, а Дуне с Мотей предстоит убеждать молодежь.
Евдокия тяжело вздохнула и почувствовала, что соскучилась по дому. Вроде бы в Москве не было свободной минутки, но под защитой родных стен заботы отпускали, да и хлопоты были приятные, а здесь со вкусом ожесточенности.
— Ты чего? — тихо спросила Мотя, заметив набежавшую грусть на лице подруги.
— Так… ничего… о доме подумалось… да и вообще…
— А-а, — протянула Матрёна и вдруг призналась: — А мне здесь нравится. Сердце все время колошматит, и ожидание чего-то славного не даёт покоя.
Дуня даже поперхнулась, а потом сообразила — Мотька переживает влюбленность!
— Дурная я, да? — прижав руки к груди, спросила она, готовая расплакаться.
— Обыкновенная, — ответила ей Кошкина и Мотька покраснела. Она думала, что боярыня ушла в свои мысли, раз присела и закрыла глаза. Евпраксия Елизаровна всегда так делала, когда впереди был трудный день.
— Но как же… — пролепетала Мотька, — Дусеньку чуть не убили, наши имена полощут на каждой улице, а я… я… такая лёгкая, что, кажется, взлечу к облакам, чтобы бездумно скакать, прыгать и смеяться.
Боярыня хмыкнула, но более не проронила ни слова, а Дуня тепло улыбнулась. Говорить Мотьке, что всё это из-за рождающихся искр между нею и молодым Захаром, не стоило. Матрёна убеждена, что между ними ничего не происходит.
Мотя продолжала смотреть на подругу, ожидая осуждения, но та подошла и поцеловала её в щеку.
— Всё хорошо, Мотенька, — ласково произнесла она, — даже прекрасно, хотя бы потому, что при таком настрое ничего плохого не прилипнет к тебе. Знаешь, как я это называю?
— Как?
— Мне хорошо и пусть весь мир подождёт!
— А как же ты и Евпраксия Елизаровна?
— А нам хорошо глядя на тебя, — успокоила её Дуня.
— Правильно, Евдокия, — поддержала её боярыня, расправляя плечи. — Идемте, пора.
Настроение Дуни тут же упало. Вспомнилось, как она представляла свою борьбу за будущее Новгорода во время пути сюда и как всё обернулось на месте. Тогда думалось, что она будет благородным «пожарным», спасающим людей от пожара войны, а стала бойцом, отбивающимся и пробующим нападать. Совсем не то, вот прямо совсем.
Немного повздыхав, она остановилась, додумавшись до новой мысли. А ведь её проделки со скоморохами стали возможны только при поддержке новгородского владыки Феофила. В любое другое время он осудил бы её, но сейчас защитил.
А почему она так думает? Да всё просто: вон, их с Кошкиной из новгородского особнячка попросили на выход, а представления не трогают, как и торг. Только Дмитрий вскипел, прилетел, пофырчал, да на том всё кончилось.
Дуня выдохнула и ободрилась. Не зря она тут старается, как рабочий многостаночник. За новгородцев радеет, чужую пропаганду рушит, свою проводит, а ещё театр продвигает. С какой стороны ни посмотри, а молодец она! И владыка Феофил молодец, разобрался в её союзе со скоморохами и защитил по мере сил.
— Дуняшка, опять в облаках витаешь? — хихикнула Мотя, когда Дуня споткнулась, садясь в возок. Григорий поддержал её и сразу же отступил. — А этого… твоего обожателя что-то нет, — шепнула Мотя и расхохоталась, увидев изумление на лице подруги, — а грозился больше одного дня отдых не брать. Эх! Неужто все вои такие? — она стрельнула глазками в сторону Гриши и состроила ему рожицу. Тот не растерялся, подмигнул ей и Мотины щёчки запунцовели. Боярыня погрозила ему пальцем, но губы её дрогнули в улыбке
Дуня после слов подруги посмотрела на охрану. Двое княжьих на конях, неизменный Гриша с двумя новиками, ещё пара холопов Евпраксии Елизаровны верхом, а в стороне держатся дополнительно присланные княжьи служивые. Их трое, все в возрасте, но Гаврилы с дядькой нет.
— Наверное, их старший Матвей не пустил сюда. Всё же у них кроме нашей охраны есть ещё задачи.
— Какие? — полюбопытствовала Мотя.
— Да откуда же я знаю! Может, сплетни собирают или кого к ответу призывают, а может, проверяют кого.
Боярыня слушала объяснения Евдокии и невольно пасмурнела. Матвей Соловей передал ей, что Гаврила Златов пропал, да не просто загулял, а скрали его как девку.
Матвей ходил к старосте улицы, потом к старосте конца, тот послал к тысячнику, но впустую. Дядька боярича рыщет по дворам, но раз сразу на след не напал, то уже бестолку.
Евпраксия Елизаровна не понимала, с чем связано похищение Гаврилы. Парень хоть и хорош собою, но уже вышел из возраста, когда мог бы попасть в гарем. Ещё год — и вытянется в рост, развернутся плечи, огрубеет лицо. И работник из юного боярича не выйдет: не стерпит он умаления чести, рабство для него хуже смерти. Так зачем скрали?
Но стоило подъехать к Ярославову дворищу, она отбросила лишние думки. Девочки помогли ей сойти на землю и, поддерживая по бокам, повели к собранию знати. Ещё полвека назад туда не было хода, если не имеешь какого-либо дела, а сейчас тут время проводят, пока рядом идёт совет. Хорошо ещё на совет не пускают всех подряд, а то совсем стыдно было бы перед девочками.
У входа в здание пришлось остановиться, Григорий не желал оставлять свою боярышню, а его не пропускали.
