— Римма Марковна, здесь оставаться не вариант, — ответила я, — это — стопроцентно. Кроме того, здесь мои родственники и родственники Светы нам спокойно жить не дадут. Тратить время на вечную войну с ними не хочу.
— Да, — грустно покачала головой старушка, — ты уж извини, Лида, но твоя мамка такого наворотила — врагу не пожелаешь.
— И это — только начало, — согласилась я и добавила, — кстати, я сейчас перекушу, отдохну полчасика и еду к ней.
— Зачем? — опешила Римма Марковна.
— Хочу окончательно разобраться, — сказала я.
— Ох, Лида, но ты ведь уже ездила туда окончательно разбираться! — вздохнула Римма Марковна, — и на сколько твоего «окончательного разбирательства» хватило? На три дня?
— В этот раз у меня есть серьёзный аргумент, — ухмыльнулась я и протянула руку взять ещё бисквит.
Микроклимат города и его окрестностей всегда сильно отличается. Если утром у нас погода была тёплая и спокойная, то выехав за город, я торопливо закрыла окно — подул холодный ветер, в боковые стёкла ударились косые струйки дождя. Хорошо, что я решила не выпендриваться перед родственниками и натянула на себя тёплый спортивный костюм и куртку.
В Красном Маяке, однако, дождя не было, зато было непроходимое болото. Особенно на дороге. Тио матерясь и разбрызгивая грязь, я подрулила к знакомым воротам, посигналила и вышла из машины, стараясь не вступить в свежую коровью лепёху. В дом заходить не хотелось.
Здесь разберёмся.
Я машинально погладила нагрудный карман, где хранилось письмо от Эдуарда Борисовича. На душе стало теплее.
Лидочкина мать, Шурка, открыла калитку, увидела меня и уставилась на меня в изумлении. Видимо, не ожидала, что я приеду так быстро.
— Явилась! — хрипло сказала она и зло добавила, — Бесстыдница!
— Здравствуйте, — сказала я.
— Ну заходи, — неприветливо буркнула мать, при этом в её голосе послышались нотки злорадства.
— Здесь поговорим, — сказала я.
— Неча на улице народ веселить! — отрезала она, — марш в дом! Я тебе сейчас всё расскажу!
— Вы уверены, что хотите, чтобы отец это слышал? — спросила я.
— Что слышал?
— Ну, на пример, про Эдуарда Беляева…
— Ч-ч-что? — побледнела мать и ухватилась за калитку.
Я аж испугалась, что она сейчас упадёт прямо в грязь.
— Т-т-ты знаешь? — прохрипела Шурка.
— Мне кажется, в Красном Маяке все знают, — дипломатично ответила я, — теперь и я в курсе.
— И что с того? — вскинулась мать.
— Теперь мне понятно, почему ты так себя ведешь, почему всё достаётся только Лариске, даже мой жених, а мне только упрёки и тумаки, — с горечью сказала я, не замечая, что в порыве перешла к лидочкиной матери на «ты». — Нелюбимый ребенок, которого ты нагуляла. А я всю жизнь расплачиваюсь за твои удовольствия…
— Замолчи! — зашипела Шурка, воровато оглядываясь вокруг, не услышал бы кто.
— А почему я должна замолчать? — криво усмехнулась я.
— Ты хочешь разрушить мою жизнь? Жизнь своей сестры? Нас же люди засмеют…
— Но ты и сестра вполне спокойно разрушили мою жизнь, — равнодушно пожала плечами я, — когда письма на меня стали писать, когда в партком приехали. Что-то о моей репутации и о моей жизни вы не особо задумывались. Почему меня теперь должна волновать ваша жизнь? На основании чего я должна вас жалеть? Чтобы вы потом мою квартиру себе забрали?
— Потому что я — твоя мать! — возмутилась Шурка, всё такая же бледная, с горящими лихорадочными глазами.
— Матери так не поступают, — не согласилась я, — ни одна мать не должна мстить своему ребёнку, даже если её любовник бросил. Ребенок то при чём? В чём я была виновата перед тобой? За что я всю жизнь расплачиваюсь?
Шурка насуплено промолчала.
— В общем так, — сказала я, — я сейчас уеду, а вы забываете обо мне навсегда, мамаша. У вас есть любимая дочь Ларисочка. Вы только её любите, только ей во всём помогаете. Вот пусть она вас и досматривает, пусть помогает. А меня забудьте и прекращайте мне мстить. И тогда я вас тоже трогать не буду.
— Ты смотри, как она заговорила! — закричала Шурка и тихо ойкнула, оглядываясь, не услышал ли кто.
— И вот ещё, — не стала вестись на истерические манипуляции и заедаться по второму кругу я. — Я вчера встречалась с отцом. С настоящим отцом.
Шурка вскрикнула и разрыдалась, прижав руки к лицу.
Я подождала немного, пока первое потрясение пройдёт, и сказала:
— Эдуард Борисович написал вам письмо.
— П-письмо? — неверяще пролепетала Шурка, вспыхнув, и мне на миг сделалось её даже жалко. Могучим усилием воли, я отогнала это неуместное сейчас чувство и продолжила:
— Да, письмо. Я ему всё рассказала. И о моём несчастливом детстве. И о свадьбе Лариски с моим женихом. И о вашем плохом отношении, и о письмах в партком.
— Да как ты посмела⁈ — опять вышла из себя Шурка и велела, — письмо давай сюда!
Я не стала её троллить и молча протянула письмо. Шурка дрожащими руками распечатала и принялась судорожно читать. По мере чтения лицо её делалось то мечтательным, то задумчивым, то хмурым. Беляев рассказал мне в общих чертах что там написано, поэтому вскрывать и читать я не стала — неэтично как-то. И теперь «читала» по лицу Шурки содержание письма.
Дочитав письмо, Шурка вытерла слёзы и тихо спросила:
— Какой он?
— Красивый. Импозантный. Видный мужчина, — безжалостно ответила я. С каждым моим словом плечи Шурки опускались всё ниже и ниже.
— Семья у него есть? Дети?
— Жена, Аделаида Викентьевна, лет пятидесяти, красивая, ухоженная женщина. Блондинка, — сказала я.
Шурка грустно посмотрела на свои огрубевшие руки и ничего не ответила.
— А из детей только я. Он же только тебя всю жизнь любил.
— Ладно, — после долгого, тягостного молчания сказала мать. — Живи своей жизнью, Лида. Ты вся в отца. Наверное, поэтому я тебя так не люблю.
Хоть я и не была Лидой, но мне от этих слов стало не по себе.
— А отца хоть любила? — спросила я, лишь бы заполнить тягостную паузу.
— Любила, — кивнула своим мыслям Шурка, — я и сейчас его люблю.
— Так почему же меня не любишь?
Шурка не ответила.
Мы так и стояли молча, обдуваемые злым ветерком, не чувствуя холода. Она о чём-то думала, о своём, далёком-далёком. А я не решилась прервать эти её мысли. Последние слова не были ещё сказаны. Мне нужно было удостовериться, что эта женщина теперь точно уйдёт из моей дальнейшей жизни навсегда и оставит меня в покое.
Нашу тягучую паузу неожиданно нарушили.
— Лида! Скобелева! — со стороны поворота к нам по обочине дороге, разбрызгивая грязь бежала женщина. Я присмотрелась. Пока она совсем не приблизилась, я не могла понять, кто это. Сперва подумала, что Лариска, но эта была гораздо толще.
Приблизившись почти вплотную, женщина воскликнула:
— А мне мой говорит, гля, к Шурке Лида приехала! А я потом смотрю — точно, твоя ж машина!
— Чего тебе? — нелюбезно буркнула лидочкина мать.
— Шура, а ты что, плачешь? — от жадного любопытства глаза тёти Зины (а это была именно она, просто в фуфайке и платке я её не узнала). — Случилось что? Где Степан?
— Дежурит сегодня на бойне, — ответила Шурка. — Чего хотела?
— Да я спросить хотела только, — дородная тётя Зина всё никак не могла отдышаться, — ты когда обратно в город собираешься, Лида?
— А твоё какое дело? — вызверилась Шурка, не дав мне ответить.
— Да надо Ростику мешок картошки и кое-каких харчей передать. Они там, в общежитие, уже всё подъели, — объяснила тётя Зина, — так я подумала, чем тащить всё на автобусе, можно же машиной, раз Лида всё равно в город едет.
— Я не подниму мешок картошки, — дипломатично ответила я, — да и нету у меня сейчас времени ездить, общагу ихнюю искать.
— Ничего страшного! Я же с тобой поеду, — «обрадовала» меня тётя Зина, — мне всё равно в городе надо по делам пару дней побегать, как раз поночую у тебя и всё порешаю. Ты же меня до сберкассы подкинешь днем и потом в зубную поликлинику, и ещё в «Заготзерно»?
