— Подал документы на присвоение тебе Героя Советского Союза. Говорят, что меньше, чем с сорока, соваться не стоит, но вдруг получится⁈ У тебя в придачу шесть сбитых самолетов. Тогда ты станешь кум царю и сват раввину!
— В наше время лучше быть сватом командующего воздушной армией, — возразил я.
— И не жди, я спорить не буду! — шутливо заявил он, после чего добавил: — Деньги за десять вылетов получишь в любом случае. Я приказал начфину, чтобы не тянул.
Начальник финансовой части старший лейтенант Садков, вроде бы, русский, но, подозреваю, когда он родился, в еврейских семьях зарыдали. Он не спешил выдавать летчикам доплаты. Кто-то погибал, и тогда семья получала только жалованье. Всё, что сверху, исчезало в карманах честнейшего старшего лейтенанта Садкова. Ему постоянно били морду, он писал рапорта, виновных наказывали, а начфин оставался на своем боевом посту. И ведь после войны будет ходить в героях.
51
Девятого ноября ударили морозы. Температура опустилась до минус двенадцати, а на следующий день до минус пятнадцати. Зато небо прояснилось. Все самолеты отправились бомбить врага. Если раньше первоочередными целями была передняя линия, то теперь переключились на железнодорожные станции и переправы. Как нам сказали, по рекам уже плывет «сало». Значит, скоро лед станет сплошной и, пока не наберет толщины, переправиться по нему будет невозможно, особенно тяжелой технике.
Я вылетел только тринадцатого числа на отремонтированном «Ил-2» командира полка. Появилось у меня предположение, что самолет знал нежелание свое настоящего хозяина рисковать жизнью, поэтому выходил из строя быстро, а ремонтировался медленно. И на этот раз он подтвердил мои подозрения.
Бомбить станцию Новый Рогачик отправились всем полком, то есть тремя звеньями, причем каждое вел командир эскадрильи. Я опять лидером, но в это раз без заднего стрелка, одолжив своего ведомому на левом пеленге. Стрелки сейчас — самый расходный материал. Как мрачно говорят штурмовики, срабатывает дурная примета: нельзя ездить задом наперед, так покойника выносят (вывозят) на кладбище. При атаке «худых» стрелки получают первыми. Кабина сзади (для них спереди) не защищена, даже обычная пуля может стать роковой. Да и холодно там. Обморожение рук — обычное дело.
Легли на боевой курс под плотным огнем зениток. Мне показалось, что сюда свезли все уцелевшие с ранее разбомбленных станций. Маневрировать нельзя. Уход с боевого курса — трибунал. Красноватые разрывы малокалиберных снарядов и серые облачка среднего калибра везде. Кажется, что раздвигаешь их фюзеляжем и крылом. Не все. Какие-то стучат по металлу, и навостренное ухо слышит их сквозь рев двигателя. Реактивные снаряды и бомбы летят на четыре состава из крытых вагонов и платформ, на которых разная техника. Работаем и пушек и пулеметов. Замечаю, как разбегаются немцы в серых шинелях. Разворот, еще раз работаем из пушек и пулеметов и заодно фиксируем результат бомбежки. У командиров эскадрилий и звеньев теперь стоят фотоаппараты, с помощью которого стрелок делает панорамные снимки. У меня тоже имеется, но в этом вылете работать с ним некому.
Вырываемся из зенитного ада, летим по кратчайшему расстоянию к Волге. Смотрю на приборы. Масло и вода в порядке. Облегченно вздохнув, расслабляюсь — и замечаю две пары вражеских истребителей.
— «Худые» впереди слева. Снижаемся и уплотняем строй, — приказываю я по рации.
Летим над степью, припорошенной белым снегом. Обычно сильные морозы не ложатся на слабо прикрытую землю, но в этих краях свои критерии сильного и слабого. За моей спиной идет бой. Узнаю об этом, когда «мессеры» проскакивают вперед и уходят на разворот. Отреагировать не успеваю. В очередной их пролет замечаю, что осталось три. Больше не появлялись.
За Волгой подворачиваю на аэродром Житкур и чую металлический запах кипятка. Бросаю взгляд на манометр температуры воды. Перевалила на сотню градусов. Сбрасываю скорость, выпадаю из строя.
— Армен, веди, у меня перегрев, — передаю по рации.
Не положено нам вместе прибывать на аэродром. Я все-таки дотянул и сел удачно. Когда остановился, из всех щелей носовой части самолета валил пар.
— Не любит меня этот самолет, Аникеич. Опять ремонтировать надо, — говорю я механику, отдавая парашют.
— Если бы не любил, домой бы не довез, — возражает младший сержант Череватый, недавно повышенный в звании.
Летчику добавили звездочку на погон — техническому персоналу лычку. Без них он бы недолго летал.
— Кто «худого» сбил? — спрашиваю я.
— Командир Третьей эскадрильи сказал, что его стрелок, а капитан Айриев доложил, что групповая победа, — поделился тайнами нашего двора Аникеич.
Не любят эти два комэска друг друга. Впрочем, я тоже к Кириллову не очень, хотя он усиленно набивается в друзья. Чисто интуитивно не доверяю ему. В личном деле старшего лейтенанта Кириллова никаких записей о залетах нет, но за что-то ведь перевели к нам. Хорошего летчика не отдадут. Командир полка предполагает, что это стукач особистский. Прислали нарыть компрометирующий материал на него, Каманин похлопотал. Это будет трудно, потому что болтливый по жизни, как и все одесситы, Боря Пивенштейн научился за годы советской власти фильтровать базар так, что даже в общении со мной по пьяни ни разу не произнес такое, что можно истолковать, как политическую неблагонадежность, и отправить туда, где семь гудков и все на обед.
52
Девятнадцатого ноября потеплело до плюс пяти. С утра был туман, а потом повалил снег. Народ расслаблялся, как умел. К обеду до нас дошли вести, что после восьмидесятиминутной артиллерийской подготовки наши перешли в наступление. Началась операция «Уран», но мои сослуживцы не знали об этом. Просто радовались, что наши где-то контратакуют, не догадываясь о масштабе операции, что это переломный момент тяжелейшей войны.
После обеда в полк приехал командир дивизии полковник Срывкин. К тому времени снегопад сделала перерыв, поэтому личный состав всех полков, базировавшихся на аэродроме Житкур построили для процедуры награждения. Командир дивизии толкнул речь, что под руководством товарища Сталина мы всех победим, что нашим наступающим частям нужна помощь, поэтому при первой же возможности надо лететь и бомбить. После чего поведал, что Пятьсот третий штурмовой полк за боевые заслуги представлен к наименованию «гвардейский», и приступил к раздаче наград. Когда его адъютант зачитал, что меня за шесть сбитых самолетов наградили орденом «Отечественной войны» первой степени, удивился, потому что не ожидал получить так быстро.
Полковник Срывкин, тридцативосьмилетний мужчина с довольно таки интеллигентным лицом по меркам советской армии, вручая мне орден, посмотрел с интересом, дольше, чем на других, и добавил после обычного поздравления и моего заверения, что служу Советскому Союзу:
— Наш ас среди штурмовиков и бомбардировщиков! Так держать!
— Есть так держать! — бодро рявкнул я и вернулся в строй.
Вечером Любаша мудрила, как разместить награды, чтобы все были хорошо видны. Хотела в три ряда — две, три, три, но я подсказал, что ордена «Красной звезды» не могут быть выше «Красного знамени». В итоге оставила их на правой стороне груди, а шесть наград разместила плотно с частичным перекрыванием.
На следующий день снег прекратился, хотя облака были темные и висели низко. Нас отправили поэскадрильно помогать наступающим войскам. В моей в строю было четыре самолета, поэтому полетели двумя парами. Нагрузились мелкими осколочными бомбами и парой «пятидесяток». Юго-западнее увидели на дороге длинную колонну пехоты и конных повозок, на которых сидели солдаты. Двигались они на запад. Мы поднялись до нижнего края темных густых облаков, чтобы «засеять» бо́льшую площадь, и оттуда высыпали бомбы. На втором заходе отработали с пикирования реактивными снарядами и из пушек и пулеметов. Зениток у отступающих не было, поэтому мы сделали еще два захода, пока не израсходовали почти весь боезапас. Дорога и поля рядом с ней были устелены телами. Судя по шапкам из овчины, это румыны. Кто убит или ранен, а кто шлангом кинулся, не разберешь, но на фото все будут выглядеть, как мертвые. Так их нам и засчитают.
