Вечером я вместе с Болеславой выехал в Москву. Там мы на метро добрались до Киевского вокзала, где в десять часов утра я посадил её на поезд до столицы Советской Украины и в расстроенных чувствах отправился бродить по московским рынкам, где к моему глубокому удовлетворению, смог купить то, что искал — сильно подержанную печатную машинку с дореволюционным шрифтом и пачку бумаги немецкого производства. Это были весьма значимые детали для выполнения ещё одного моего плана.
Изначально, попав в СССР, я имел довольно простые намерения — легализоваться, получить неплохой источник дохода и избежать участия в боевых действиях. Если говорить о доходе, то я частенько вспоминал о саквояже с золотишком, который зарыл неподалеку от Львова, однако сейчас дотянуться до него не было никакой возможности. Между Западной Украиной и СССР так и оставалась граница с паспортным контролем и досмотром, пересекать которую можно только при наличии специального разрешения, которое в общем получить несложно, вон Болеслава без проблем получила разрешение на выезд, надеюсь и на обратную дорогу получится в Киеве оформить. Но у меня статус особый, поэтому без шансов. Можно было бы дать координаты закладки Болеславе, но вдруг она засыпется при перевозке через границу? Мне любимая дороже всего золота мира. Кстати, те драгоценности, которые я отдал Болеславе перед расставанием под Немировом, она полностью привезла сюда, но там в основном были женские украшения, да и не в том количестве, чтобы вызвать у таможенников серьезные подозрения. Однако их оказалось вполне достаточно, чтобы поддержать наше благосостояние. Так что, как это ни печально, саквояжу скорее всего придется ждать меня до конца войны. В этой связи меня более всего бесило то, что там было полно иностранной валюты в бумажных банкнотах. Марки после войны станут макулатурой (а их там больше всего), франки и фунты сильно упадут в цене. Курва! Пся крев! И трехэтажный русский мат в придачу!
Ладно, кажется я отвлекся. Так вот, что касается печатной машинки. Изначально я не хотел сообщать о своих послезнаниях советским власть предержащим. Так спокойнее. Мне спокойнее. Я ведь знаю, что СССР всё-равно победит. Но пожив здесь, повоевав плечом к плечу с советскими гражданами, я стал ощущать какую-то общность с окружающими меня людьми, можно даже сказать, что я полюбил тех простых и открытых людей, которые в большинстве своём окружали меня. Поэтому после возвращения с войны я стал обдумывать возможность письма Сталину, такого письма, чтобы не навредить ни себе, ни стране. А то и другое вполне возможно, если рубануть всю правду-матку. К примеру если написать про ядерное оружие и Сталин вдруг поверит в возможность его создания и бросит на это направление все силы, а в результате, по различным причинам бомбу сделать не смогут, истратив ресурсы которые были бы полезнее на других направлениях. Или, поверив в неизбежность войны, Сталин решит нанести превентивный удар, начнет концентрировать войска на границе, но немцы, получив об этом информацию, с учетом более развитой транспортной сети и лучшей организации, смогут быстрее сформировать ударные группы, а затем и разбить нашу армию в приграничном сражении за счет боевого опыта и лучшей тактики. В этом случае у СССР второго эшелона не останется и дорога на Москву будет открытой. И вот после долгих раздумий я решил написать в адрес руководства СССР от имени выдуманного белоэмигранта, который якобы получил доступ к военно-политическим секретам третьего рейха. Письма будут мною печататься на импортной бумаге с помощью машинки со старым шрифтом. Теперь вот ещё надо старую дореволюционную грамматику изучить. Разумеется, на этих приобретениях я не остановился (в кои-то веки в Белокаменную выбрался), купив на рынках по сумасшедшим ценам кофе, английский чай и кое-что из одежды.
По возвращении в Горький я впрягся в работу на полную катушку. Времени на раскачку нет совсем. Тут ведь оригинальная система мотивации — за невыполнение правительственного поручения могут и в саботаже обвинить, со всеми вытекающими последствиями. Эту тему я с Безруковым не обсуждал, но было видно, что он тоже понимает опасность затягивания сроков. Поэтому мы вдвоем и оставались каждый день, работая сверхурочно. Это у пролетариев восьмичасовой рабочий день, как положено, а нам, инженерам, о таком даже мечтать нельзя. Разумеется, на автозаводе мы такие были не одни. Тот же Сухарев выходил с завода вместе с нами около восьми вечера. Пастухова уезжала раньше, так она и не инженер.
Ну а через две недели я снова поехал в Москву, чтобы встретить Болеславу. Мы ведь заранее условились, что две недели ей должно хватить на всё про всё и в воскресенье я буду ждать её на Киевском вокзале. Как и договаривались, она приехала на прямом Львовском. Стоя у торца прибывшего состава я издалека увидел свою любимую. В легком до колен ситцевом платье без рукавов с полуторагодовалым мальчиком на руках она шла летящей походкой вслед за носильщиком, как модель по подиуму, невольно притягивая взгляды всех окружающих мужчин. Но в этом людском потоке любимая смотрела только на меня своим чудесным лучистым взглядом. Когда она приблизилась, я протянул руки, чтобы взять мальчика на руки — ей ведь нельзя долго нести тяжелое, но Святослав упёрся кулачками мне в грудь и захныкал. Болеслава тут же стала гладить ребенка и уговаривать, чтобы он согласился покататься на дяде Андрее. Пяток минут покапризничав, мальчик наконец успокоился, я взял свободной рукой чемодан и мы направились к стоянке такси, откуда вскоре добрались до Ярославского вокзала. Там получилось удачно купить билет на дневной поезд, так что к девяти вечера мы были уже в Горьком. Только оказавшись дома, Болеслава подробно рассказала про своих родственников, раньше мы об этом молчали, опасаясь посторонних ушей. Начала она с того, что марте этого года родителей её бывшего мужа Казимира арестовали. Те ведь жили во Львове, были дворянами, да ещё и его отец состоял в какой-то правой польской партии. Вообще странно, что они так долго на свободе протянули. А в апреле энкавэдэшники приходили и к ней домой. Но её родители показали тем справку о разводе, сказали что она уехала в СССР, адрес им неизвестен. Энкавэдэшники ушли и больше не появлялись. Кстати, я, кажется, об этом ранее не упоминал — развелась она ещё в октябре прошлого года. Оказалось, что мамин двоюродный брат дядя Миша сотрудничал с коммунистами ещё при поляках, вследствие чего при новой власти смог получить неплохую должность в городской управе. Он и поспособствовал разводу. Местонахождение Казимира было неизвестно, однако это не имело никакого значения, по одному её заявлению в тот же день внесли запись в ЗАГСе и выдали справку о разводе. Тот же дядя Миша помог ей оформить и разрешение на выезд в СССР. Так вот, возвращаясь к родственникам, родители Болеславы всё же поверили в то, что оставаться во Львове опасно и решились на переезд в Горький. Дело это небыстрое, там ведь надо продать дом, но они планируют за пару месяцев управиться. Так что скоро к нам приедет тёща. Даже не знаю, огорчаться или радоваться.
Ну да это всё дела житейские, для меня же первоочередной задачей было создание снегохода. А там всё пока было довольно сложно, работы с коробками переключения передач было невпроворот, но я, не впадая в уныние, упорно двигался к намеченной цели. Если по вариатору уже приступили к изготовлению деталей (он ведь к началу работ был у меня уже спроектирован), то по механической коробке пока ещё была стадия расчетов. Но дело шло и в середине августа мы поставили на стендовые испытания вариатор, который в целом показал неплохие результаты, однако Безруков высказался о нем довольно скептически.
— Ремень рвет через семьсот-восемьсот километров пробега, так никакой резины не напасешься. И это ещё на стенде, а при эксплуатации в реальных условиях хорошо если пятьсот километров вытянет. Так на одних ремнях разоримся!
— Пеньковое армирование никуда не годится. Надо попробовать другие варианты, шелк, например, и сделать ремень многослойным.
