Я убрал документы, пробы и оборудование в легкий рюкзак и направился к лестнице, расположенной на противоположной стороне этажа.
Выходя на пролет, моё боковое зрение уловило, как из лифта выскочили двое охранников и побежали в сторону моего кабинета.
Надо валить. Я рванул по пролету вниз.
Дверь за спиной предательски хлопнула.
Бегом, бегом! Я перепрыгивал через две ступеньки. Хорошо лестница абсолютно безлюдная.
— Вот он! — услышал я сверху.
Меня видно с пятого этажа.
Вначале жалею, что не прижался левее к стене, чтобы спрятаться. Потом думаю — а хрен с ним!
Всё равно заметили бы. Несусь вниз, прыгая через две ступени.
Третий этаж. До фойе на первом осталось немного.
Поглощаю пролеты гигантскими прыжками.
Не свернуть бы шею на белых каменных ступенях.
Меня качает от этой мысли. Нельзя позволять думать о падении. Сосредоточился! Командую себе.
Почти выбил дверь от себя руками и выскочил на первый этаж в большой холл.
Куравлев с рацией в руках обернулся. Один из охранников двинулся ко мне. С разгона, прямой в челюсть. Мой удар опрокидывает его на пол.
Второй рванул наперерез.
Чувствую себя игроком в регби. Бегу изо всех сил. Придется прыгать через турникет.
Как бы не запутаться ногами и не разбить себе голову об окрашенный в серый металлический корпус неработающего металлоискателя.
Охранник в белой рубашке с коротким рукавом и черных штанах очень резвый. Молодой.
С виду не скажешь, что может бегать, как лось.
Мозг просчитывает, что он быстрее доберется до выхода. Не сдаюсь.
Почему-то думаю о канадских хоккеистах, которые играют до конца. До самой последней секунды.
Выкинул вперед две ладони. Гулкий звук удара о металл. Мгновенно оперся о турникеты, сразу в прыжке подтянул ноги. Перелетаю. Удачно.
Все решают секунды. Но охранник тоже не собирается сдаваться.
Я почти у двери. Он прыгает и в полете хватает меня за плечи. Валимся, сцепившись на пол.
Вот он выход! Сжимаю зубы и пробую ползти на животе. Охранник тяжелый, словно каменная многотонная глыба. Вообще-то, я худой. Ни разу не Шварценеггер.
Почти не продвигаюсь вперед.
Слышу крики.
Куравлев не кричит, а прямо визжит, как баба.
Пытаюсь с разворота засадить охраннику локтем назад в рожу.
И тут слышу, как знакомый женский голос надрывно кричит:
— Отпустил его! Я сказала, отпустил!
Катюха стоит напротив и орет, махая травматом, направленным в потолок.
Бум!Бум!
Это выстрелы? Она с ума сошла?
— Пристрелю сука! Я сказала, отпустил его!
Хват охранника ослабевает. Он зассал. Больно пихаю ублюдка ногой, попадаю с таким остервенением, что он застонал.
— Отвали! — она тычет стволом ему прямо в лицо и помогает мне встать.
Спотыкаясь и матерясь, я вскакиваю на ноги, пропускаю ее вперед в просторную входную «вертушку». Она медленно вращается. Но нас больше никто не преследует.
Своя шкурка-то дороже! Господин Куравлев, гавно ты, а не начальник безопасности.
Охреневающие сотрудники наблюдают за всей картиной с широко раскрытыми от ужаса глазами.
Вот он выход из «вертушки».
Встречаюсь глазами с Куравлевым. На его лице нескрываемый траур про профуканным деньгам. Добавляю ему печали.
Улыбаюсь на мгновение во весь рот, а потом выбрасываю ему напоследок средний палец.
Бежим к машине. Заскакиваем в салон одновременно. Она на водительское, я на пассажирское.
Машина не заглушена. Умничка!
Катюха бьет по газам. «Инфинити» с проворотами и жутким скрежетом дымящейся резины срывается с места.
Меня вдавливает в кожаное сиденье. Фух! Получилось!
Смотрю на Катюху и улыбаюсь. Она красива и сосредоточена. Огонь, а не девка!
Мы выскочили. Перекресток. Нам горит зеленый. Она поворачивается ко мне лицом и…
… Ее глаза наполнились ужасом. В отражении смешались разочарование, страх, нежность ко мне. Я повернулся вправо и уставился в окно.
Последнее, что я увидел — это мерсовский значок Гелентвагена, врезающегося на огромной скорости в мою дверь.
А дальше свет погас.
Глава 2
Слово «золото» восходит к праславянскому *zolto; родственны ему лит. geltonas «жёлтый», латыш. zeltais «золотой»,происходящих от праиндоевропейского корня *ǵʰel- «жёлтый, зелёный, яркий»
О самой аварии я могу сказать очень немного. Почти ничего. По ходу, сначала я стукнулся головой о стекло двери, разлетающееся на фрагменты.
Боковая подушка безопасности сработала позже. Она отбросила голову в противоположную сторону. К Катюхе.
Всё это я видел как бы сверху, словно в замедленном кино.
Осколки стекла, предметы в салоне, летели во все стороны, машина многократно кувыркалась через крышу, пока со всего маха не впечаталась в другие авто, припаркованные на противоположной стороне проезжей части.
Вот, на самом деле, и все.
Больше из прошлого ничего не помню, ни кто я, ни где я. Ни как сюда попал.
Память воспроизводит только то, что я увидел после того, как очнулся на оленьих шкурах в яранге.
Не смотря на то, что я осознавал, что очнулся голова все равно была ватная, как в тумане
Я четко помнил, как в отблесках огня заулыбался старик, когда он повернулся ко мне и увидел, что я пришел в себя и открыл глаза.
Я помнил, что его зовут Выкван. Его морщинистое лицо выдавало, вереницу прожитых лет в Зоне в суровых условиях, которые впрочем, представители его племени, никогда не считали суровыми.
Они в них жили с детства и для них они были естественными. Земля, где родился и состарился Выкван, которую мы называли Северо-Восточной зоной верхнего течения реки Мар и левых притоков реки Такин-жам, которую геологи просто называли Зоной.
Зона всегда лежала на самом краю географии. Время и изучаемая в школе история, здесь словно отсутствовали. Или застыли. Сюда не дошло влияние древних ни культур Востока, ни культуры молодой Европы.
Захватившие в свое время Восток буддийские и мусульманские верования обошли Зону стороной. Сюда также никогда не добирались миссионеры.
Когда сюда добралась цивилизация, то из-за холода и дикой скудной природы она стала считаться нищей и непригодной для жизни. Но несмотря на все это предки Выквана жили тут тысячелетиями.
Я вспомнил, как старик обращаясь ко мне, немного коверкая слова, с местным акцентом, пытался выспрашивать какие лекарства мне нужны.
Старик совал мне при этом таблетки и что-то говорил про фельдшера.
Я понял, что лекарств очень много, но Выкван не знал, какие мне подойдут, а какие нет.
— А мне-то откуда знать, отец? Прости — я немного удивился.
Я попробовал объяснить, что ничем и никогда не болел. Я замолк потому что я искренне пытался вспомнить, когда и чем я болел в последний раз, но ничего на ум так и не пришло.
Он долго ждал моего ответа. А потом убрал лекарства.
Я был накрыт серой оленьей шкурой, замещающей одеяло. Я заглянул под него и увидел на себе легкие брюки и рубаху из байковой ткани.
Они были мне несколько малы по размеру. Мое тело болело и ныло везде, словно меня хорошенько избили. Тогда я не придал значения, точнее не увидел ничего необычного в своем теле.
Есть ли какая-то связь между аварией и тем, где я сейчас нахожусь?
Я спрашивал Выквана, как я тут оказался. Но он раскуривая старинную тонкую трубку и пыхтя табаком, развел руками и сообщил, что нашел меня в яме в болоте, промокшим, по горло в воде и как он выразился, «уже не живым».
Говорить было трудно, каждое слово выговаривалось с усилием и я просто поблагодарил его за помощь и спасение и провалился в сон.
Когда я открыл глаза в следующий раз, то увидел, как в полог — маленький отсек, которой даже комнаткой в яранге не назовешь, впорхнула смуглая девушка, лет восемнадцати-двадцати.
Точнее определить сложно.
Ее внешность сразу поразила меня. Она скорее походила на очень красивую актрису японского кино, нежели на представительницу местного племени из рода Выквана.
