— И с чего господин полицейский ко мне симпатией преисполнился? — опять ощетинился большевик.
— Просто вижу перед собой вполне разумного человека, не чета вашему безумному мечтателю Ленину…
— Вы знаете, господин Котов, вы как-то очень по-жандармски со мной беседу ведете, с подходцами их типичными… Очень знакомые фразочки — «вы человек умный», «вам не по пути с этими фанатиками».
— Я с вами согласен, в корпусе жандармов присутствовали умные офицеры, но я в нем не состоял. Я вам о другом говорю — Ленин, да и вы вместе с ним сейчас разбрасываетесь громкими лозунгами «Земля –крестьянам», «Фабрики — рабочим», «Миру — мир», сами до конца не понимая, что это означает. А если придете к власти, сами же от всех этих лозунгов откажетесь, обманув и рабочих и крестьян, и мир.- Какой мир? Не слушал никогда такого лозунга. — Ну я понимаю, что мир используется в широком смысле этого слова — община, общество. В конце концов, идите к черту, Федоров, это ваш, большевистский лозунг, а вы требуете, чтобы я его объяснял. — А что, красиво звучит, и по-боевому… «Миру –мир» — Председатель райкома партии несколько раз повторил эту фразу, смакуя ее, как «вкусную» папиросу.- Ну если не слышали, то дарю, пользуйтесь, все равно народ обманете. — Да в чем мы народ обманем! — обозлился большевик: — Опять ваши полицейские штучки.- Сейчас объясню… Кстати, а не выпить ли нам чаю?- Чаю? — Михаил Николаевич растерянно оглянулся — ни трактира, ни чайной поблизости не наблюдалось, о ресторациях речи вообще не было. — Ну что, у вас в райкоме нет паршивого чайника и щепоти заварки?- Вы что хотите… Там же эти? — Федоров, с удивлением, выпучил на меня глаза.- Кто эти? Ваши товарища? Я думал, что у вас слово «партийная дисциплина» что-то да означает. — Хорошо, пойдемте. — партийный лидер решительно направился к доходному дому, от которого мы, в процессе беседы, успели изрядно отдалится.Партийные товарищи встретили нас угрюмым молчанием, старательно отворачиваясь и делая вид, что меня не существует.- Товарищи… — Михаил Николаевич растерянно оглядел партийцев: — А не угостите ли вы нас чаем?После затянувшейся тишины, вперед вышел вихрастый пацан лет семнадцати, в черном пиджаке и такого-же цвета брюках, растянутых и засаленных на коленях. — Мы этому дракону ничего…- Молодой человек, а вас как зовут?- Никак…- парень глядел мне в глаза с вызовом и с «пролетарской ненавистью».- Странное имя, но дело, конечно, ваших родителей…- Ты моих родителей не трогай! — Так я и не трогаю, говорю, что имя странное «Никак»…- Фролов я, Николай…- О, уже другое дело. Так, скажи, Николай, у тебя ко мне что, претензии имеются? Я тебя лично обидел?- Ты, дракон, товарищей моих, как при старом режиме…- Можно уточнить — кого из твоих товарищей?- Семена Кузеева, брательника моего двоюродного. Помнишь, такого, сатрап?- Конечно помню. Кузеев Семен, кличка Кузя, восемнадцать лет… Отчества, извини, его не помню, их там больше сотни было. Взят вместе с остальными «рощинскими», когда они два вагона трамвая захватили и ехали на Невский проспект за своих арестованных друзей «мазу держать». Проведенным следствием было установлено, что…. Ну убитый гимназист, пацан шестнадцати лет, единственный сын у матери, вам же не интересен? Он же буржуй, пусть сдохнет, правильно? И финская молочница, которую он с друзьями за две крынки молока зарезал, вам же тоже не интересно, она же чухонка и у нее две коровы, а значит, на нее пролетарский интернационализм не распространяется… Кого же социально близкого вам вспомнить? А, Давид Розенталь, жиденок, что твой брательник с друзьями у Лавры встретил. Пацану семнадцать лет было, но он же иудиного племени, поэтому его сразу и зарезали. Правда он работал учеником слесаря на заводе «Металлист», что в Выборгской части, да и в партии большевиков половина руководителей его соплеменники, но это же не важно, правда Николай? Просто братану твоему девчонка понравилась, которой Давидка возле Лавр стишки наизусть рассказывал. Как девчонку звали, ни Семен, ни пятеро его корешей, не помнили, некогда им было поинтересоваться именем ее, пока они ее за Казачьими казармами хором пользовали. Ну а потом и вовсе в Обводный канал сбросили, что от оприходованной девки осталось. Ну это я еще не все его художества вспомнил, тебе если интересно, ты приходи ко мне, в отдел милиции, я тебе его дело покажу. И за все его художества, вместо двадцати пяти лет каторги, отвесил ему наш мировой судья всего год принудительных работ на военно-морской базе, так как настоящие суды пока еще не работают.Я честно скажу, врал Фролову Николаю, врал живо и красочно, потому как, реально не помнил я подробностей преступлений, в которых участвовал его двоюродный брат. Но, то, что на каждом их осужденных и отправленных на работы в Кронштадт «рощинских» душегубах была не одна загубленная жизнь, это я знал четко. И юный Давид там был, и неустановленная барышня, и еще сотни раненых и убитых людей. Пока я организовывал расследование дел, содержащихся на барже узников, у меня волосы дыбом вставали, от их криминальных подвигов. Больше всего меня поразило, что эти молодые люди, без тени смущения, рассказывали, как они грабили, резали, убивали и насиловали. Самым большим моим желанием было вывести их на набережную Английского канала и расстрелять, причем лично. Но, я отчетливо отдавал себе отчет, что в этом случае, все сорок тысяч пролетариев Московской заставы и окрестностей, подкрепленные десятком тысяч солдат из какого- либо запасного полка, на следующий день просто сметут меня и всю мою народную милиции, и не помогут нам ни мой десяток пулеметов, ни сотня автоматов, ни два броневика, что собрали в мастерской покойного Ефрема Автандиловича Пыжикова. Но я уверен, либо я еще найду этих ребят и предъявлю им все счета, либо они найдут меня, чтобы спросить за, по их мнению, несправедливый приговор. И поэтому и отплясываю я сейчас «цыганочку с выходом» перед злобно пыхтящими пролетариями, которых мой рассказ, по-видимому, немножко, зацепил. — Ну так что, Фролов Николай… -я смотрел глаза в глаза своему собеседнику: — Есть еще вопросы по брату твоему двоюродному. Кстати, вы не думайте, что ребятишки ваши, родственники ваши и свойственники, здесь у вас, на Московской заставе не шалили. Шалили, уверяю вас, а трупы увозили на тачке к рощицу, что у аэродрома, вдоль Московского проспекта проходит. Если кто пропал из близких, советую там поискать.А вот сейчас их проняло, ибо, что бы там не вещал Карл Маркс, своя рубашка ближе к телу, и то что они позволяли «своим» хулиганам безнаказанно резвится, оно свои плоды все равно дало. Не всегда парням хотелось тащится через половину Питера в центр, иногда развлечения они находили, не отходя далеко от родных очагов. Во всяком случае, о десятке тел, прикопанных в придорожной роще я знал. И только Николай, не хотел успокоится, видимо, у него в семье из близких в последнее время никто не пропадал. Но его я уже спокойно игнорировал, поэтому вновь потребовал чаю.- Кстати, Николай — когда нам с Федоровым принесли две чашки чая и с десяток соленых сушек в миске, я вновь обернулся сердито сопящему в углу Фролову: — А не подскажешь, где твои друзья — моряки? Инструктора ваши? Парень молча отвернулся к окну.- Надо полагать, Михаил Николаевич, что инструктора ваши меня сейчас где-то по пути дожидаются? — я хрустнул сушкой и запил ее чаем, весело глядя на нахмурившегося председателя ревкома: — Интересно, где они оружие взяли, если я у них три ствола изъял?- У меня товарищ Манаенков винтовку до завтра взял. — встал один из молодых парней: — Но он обещал вернуть. — Они мне не подчиняются. — буркнул председатель райкома партии и уткнулся в кружку: — Их городской комитет прислал, на время обучения наших парней стрелковому делу.- И как же вы социализм строить собираетесь, если вам, на вашей же земле, прикомандированные товарищи в грош не ставят. Говорю же вам, товарищ Фролов, все просрете. — я повернулся к бывшему владельцу винтовки: — ты имей ввиду товарищ, если моряки на меня нападут, я у них винтовку заберу с концами.- И с какого рожна полицейский нам товарищем стал? — гражданин Фролов, поддержанный десятком голосов, политически грамотно решил сменить тему, уклоняюсь от обсуждения злободневного вопроса сохранности боевого оружия. — И чем я вам не товарищ? Я на социалистической платформе стою, временное правительство считаю сугубо временным явлением. Да и не полицейским я офицером являюсь, а командиром народной милиции.- Один хрен драконы вы и фараоны, как себя не обзывайте.- Пролетарская милиция есть действительно народная, состоящая из всего поголовно населения, из всех взрослых граждан обоего пола, соединяющая в себе функции народной армии с функциями полиции, с функциями главного и основного органа государственного порядка и государственного управления. — пока я, торжественно подняв палец вверх, громко чеканил эту цитату, в комнате стояла тишина.- Знаешь кто это сказал? — я, по-прежнему, не опускал поднятый вверх палец: — Вот то-то, и оно! А кто ты, товарищ Федоров, есть против вождя мирового пролетариата товарища Ленина?- Он что, правда это сказал?Мне оставалось только кивнуть головой и степенно отхлебнуть из теплой кружки.- Я, между прочим, товарищи, первых своих милиционеров набрал на улице, в основном из безногих и безруких калек, когда они с голоду умирали, христарадничали. Они у меня практически все на войне искалеченные, и девяносто процентов из крестьян, потому как им в деревне работать тяжело. — я потянулся за новой сушкой, покрытой прозрачной, соляной коркой: — так почему вы мне, граждане, отказываете в праве считаться товарищем? Я вроде бы одних уголовных ловлю, кто людям жить мешает. А то, что кроме пролетариев, еще и буржуев защищаю, и всяких, прости Господи, интеллигентов, так воспитали меня так, считаю я, что перед законом все равны должны быть. Или кто-то считает, что это не так?- Диктатура пролетариата была для него состоянием, которое необходимо вытекает из чистой демократии, при преобладающем положении пролетариата — высунулся вперед какой-то юноша, явно непролетарского вида: — Это Маркс сказал!- О, у вас, товарищ Федоров, в райкоме не только практики классовой борьбы, но и теоретики. И что это значит?- Что пролетариат, при переходе к коммунистической формации, имеет право устанавливать свою диктатуру, смело и твердо…- То есть пролетариат над законом стоит? Как раньше аристократы и великие князья были неподсудны, в отличие от всех остальных? А теперь вы все стали неподсудны, я правильно понимаю? — Да, правильно. Ибо пролетариат, как самый обездоленный класс имеет право…- Но ведь вы, юноша, не пролетарий?- Я отрекся от своего эксплуататорского происхождения и от своих родителей!- Понятно, ну тогда извините, человек, отрекающийся от родителей для меня существовать перестает. — я повернулся к Федорову: — Ну а вы, товарищ председатель райкома, надеюсь от товарища Ленина еще не отреклись? Не надо громких слов. Если не отреклись, хочу взять у вас человек двадцать молодых людей в свою народную милицию, чтобы слова Владимира Ильича о поголовной службе в пролетарской милиции не пропали втуне. Давайте, завтра я часиков в десять на грузовике заеду, и вы мне передадите человек двадцать-тридцать молодых ребят для обучения. Только, чтобы были одеты подобающе, для военных занятий и при оружии. И вопрос питания их решайте сами. У меня с пайками напряженно. Будут от вас продукты — будут питаться с моими милиционерами, не будет — тогда сами-сами. Не прощаюсь, товарищи, завтра увидимся. — не давая революционерам сообразить и найти достойный повод для отказа, я быстро вышел на лестницу и заспешил вниз.Набрать пополнение с Московской заставы мне не удалось. Жизнь внесла в мои планы свои коррективы. Недалеко от трамвайной остановки, когда я решил, что опасность миновала, меня подстрелили. Сильный удар швырнул меня на пыльную дорожку, все тело скрючило от боли. Мое оружие сыграло со мной злую шутку — я забыл, что трехлинейная винтовка прицельно бьет гораздо дальше, чем мои пистолеты и автоматы. Поэтому мне оставалось только лежать в позе эмбриона, прижав к животу приклад автомата, и надеяться, что я не потеряю сознания до того, как злые моряки подойдут ко мне, чтобы добить и обобрать. Какое счастье, что контрольный выстрел в голову тут пока не практикуют. Сквозь прищуренные веки я заметил три черных силуэта, лениво и уверенно, идущих ко мне.- Ну что, сдох? — Сейчас проверим контру, пощекочем его штычком…Больше я никого не слушал, одной длинной очередью, снизу-вверх, сметя моряков с этого плана бытия.
