Глава 3
Глава третья. Еле переставляя ноги.
— Ваше благородие! Ваше благородие! — я вынырнул из мглы беспамятства, оттого, что кто-то тряс меня за плечо, отчего было так больно, что я взвыл, сжав зубы и чувствуя во рту соленый привкус крови.
— Ой! — рука с моего плеч, как и тряска, исчезли, осталось только ноющая боль во всем теле и сухое, как наждак, горло.
— Ваше благородие! — из темноты ко мне вновь шагнула темная тень и зашептала, горячечно захлебываясь: — Ваше благородие, вставайте скорей! Тикать отсюда треба!
— Ты кто?
— Я Опанасенко Григорий, из патрульной роты. Неужто не узнали?
— В глазах темно, Гриша, ничего не вижу… Что случилось?
— Тикать надо, вас моряки ищут!
Ну да, в последние сутки слово «моряки» стало триггером для мобилизации последних сил моего организма, как-то мне неуютно становилось от наших встреч.
Я встал, подтягиваясь на металлических прутьях панцирной кровати, задохнувшись от вновь вспыхнувшей во все теле, боли.
— Куда бежать?
Милиционер осторожно приоткрыл дверь, прислушался к шуму, доносящемуся из коридора, после чего дверь вновь плотно прикрыл и вставил между кучек двери ножку стула.
— Ну теперь только в окно, ваше благородие, и желательно шведе…- милиционер распахнул небольшое окошко, затем стал что-то одевать на меня: — Вот шинелька, ваше благородие, и шапка, а вещи ваши Платон Иннокентьевич Муравьёв, начальник канцелярии наш, когда приезжал, сказал забрать, а вам шинельку и шапку оставил.
Опанасенко уже выскочил на улице через небольшое окошко, и теперь протягивал мне руки, стоя на мостовой, как пылкий любовник, что готов подхватить возлюбленную барышню. Я попробовал вылезти, но меня всего скрутило болью, поэтому я стал выползать задом вперед, опасаясь вновь сотрясти голову.
За окном Григорий придержал меня за рукав, после чего, под руку, потащил подальше от корпусов Военно-медицинской академии, ловко перебегая между стволами деревьев и начавшими зеленеть кустами каких-то растений.
Я на ходу застегнул длинную шинель не все крючки, светить белым исподним мне не хотелось.
— Погоди, Григорий, дай хоть портянки намотаю, а то ноги собью. — я оперся на гранитное ограждение Пироговской набережной перед створом темного Александровского моста, попытался нагнутся и чуть не упал в навалившуюся темноту.
— Погоди, ваше благородие, я тебе сам портянки намотаю, а то квелый ты какой-то… — милиционер приставил автомат к каменному столбу и быстро обул меня.
— Ну что пошли…- меня снова взяли под локоть.
— Давай, только не быстро. — я сделал шаг, другой, дальше стало чуть полегче. Прохлада с реки прогнала муть в голове, Опанасенко надежно поддерживал меня сбоку, так мы и дошли почти до улицы Шпалерной.
— Стой, кто такие? — из-за угла дома вынырнул десяток фигур вооруженных людей, двинувшихся нам наперерез.
Григорий передвинул автомат, заброшенный за плечо, поближе, а я, высвободив руку из дружеского захвата, шагнул вперед, закрывая собой вооруженного милиционера.
— Я начальник Адмиралтейской народной милиции Котов. Представьтесь!
— Чего?
— Я говорю, вы откуда, товарищи? — я уже разглядел на рукавах разномастной одежды патруля белые повязки городской милиции и не опасался называться своим именем. Вряд ли это были ряженные — повязки, причем уставные, были у каждого.
— Здравствуйте, гражданин начальник. — вперед вышел бородатый солдат в шинели и фуражке: — Мы из патруля Лиговской части. А вы почему в таком виде?
Все-таки, глазастый, заметил позорное свечение подштанников между длинных пол шинели.
— А мы с товарищем Опанасенко из военно-медицинской академии бежим. Меня вчера матросик один, из самых левых, подстрелил, ну а я их, когда они подошли поближе, троих побил… А дальше, честно говоря, я и не помню… Григорий, что там дальше было? — я обернулся к милиционеру, который уже разжился папироской, «стрельнув» ее у кого-то из коллег, после чего, польщенный всеобщим вниманием, став вещать:
— Вас как селеные подстрелили, так говорят вы после этого двоих насмерть положили, а одного только ранили. А тут на выстрелы караул с аэродрома прибежал. Ну и, так как вы без сознания лежали, то военные у вас в кармане документ нашли…
— И как, извиняюсь, вы, господин начальник, без сознания, трех моряков подстрелили? — старший местных милиционеров оглядел молча стоящих вокруг нас подчиненных: — А то общество сомнение имеет…
— Дай. — я снял с плеча Григория автомат: — Это пистолет-пулемет, выделывается в наших мастерских, очередями выпускает до тридцати пуль из этой обоймы. Я их подпустил поближе и одной очередью срезал…
Народ зашумел, живо обсуждая оружейную новинку, а старший, проведя мозолистым коротким пальцем по металлу магазина горестно вздохнул:
— Вы, господин начальник не знаете, когда нам такие удобные пулеметы будут давать. А то, пока с этой винтовкой повернешься, в тебя бандиты уже весь барабан из револьвера успевают выпустить. Очень много гибнет нашего брата…
— Братцы, эти автоматы выделывает мастерская моей жены, мы каждый ствол оплачиваем из денег отдела, так как никому это оружие, кроме нас, неинтересно. Теребите начальников, пусть ищут деньги, мы с удовольствием продадим.
— У нас, гражданин начальник, не то что денег, у нас с начальниками даже очень грустно. Сейчас все местный районы во второй городской район объединяют, а с нами не знают, что делать, толи дальше четыре милицейские части оставить, толи в один департамент объединить. Всех вывели за штат, в «распоряжение» районного комиссара, пайки и денежное содержание урезали, вот наш начальник и уволился, а вместо него, его товарища, из студентов — юристов назначили, а он с этапно-хозяйственного отдела получить ничего не может, только каждое утро нам про свободу, равенство и братство рассказывает. Либерте, егалите, фратерните, тьфу ты, прости Господи! — милиционер сплюнул, после чего перекрестился на, темнеющие в далеке, маковки храма: — Не поверите, господин начальник, по десятку патрон у каждого осталось, а когда снова дадут, никому не известно. А у вас как с кормовыми и вообще?
— Мы паек у военных получаем, договорились. А на остальное, все, что нужно, охраной банков и магазинов зарабатываем…
— Врешь! Ой, простите, ваше благородие — бес попутал! — старший милиционер обернулся к своим: — Слышали?
Народ заворчал и закивал головами.
— Ваше благородие, а нельзя нам, как-нибудь, к вам перейти?
— Не знаю, не думал о таком. — я пожал плечами: — После завтра с утра пришлите к нам кого-нибудь сообразительного, я постараюсь узнать, что можно сделать.
— Сердечно вас благодарим, ваше благородие, обязательно кого-нибудь пришлем. Давайте вас проводим до границы участка, а то, знаете ли, шалят у нас.
Так мы, с охраной, и дошли до Симеоновского моста, а на Невском нас перехватил уже наш патруль. Пока шли с милиционерами с Литейного, Григорий продолжил свой рассказ, что унтер, старший солдат, что прибежали к месту стрельбы, прочитал в моих документах, что я капитан, дальше разбираться не стал, а отправил мою тушку на извозчике, оплатив доставку из найденных у меня денег, прямиком в военно-медицинскую академию. Военные эскулапы, вынув меня из простреленной кирасы и ватной поддевки, обнаружили пулевое непроникающее ранение — конец винтовочной пули был виден в зеве раны, ее достали, забинтовали и залили йодом входное отверстие, треснувшие ребра туго затянули,
после чего, выяснив, что я к военной касте отношения, вроде бы, не имею, собрались меня выписывать в городскую больницу, предварительно телефонировав, так сказать, в милицию, по месту работы.
С примчавшимся, после телефонного звонка, на грузовике, фельдшером Загибовым, никто разговаривать не стал, для военных врачей Семен Васильевич был заурядным фельдшером, благо, что числился моим заместителем по тылу. После небольшого скандала, где военные медики по очкам обыграли народную милицию, меня согласились оставить до утра, поместив в какую-то комнатку, уступив лишь в одном — разрешили оставить в качестве дежурного- санитара Григория Опанасенко. Когда ночью Григорий, ходивший за кипятком на кухню академии, услышал шум и крики, он проявил здравое любопытство и выяснил, что в корпуса академии проникла группа вооруженных моряков, что упорно искали какого-то «полицейского дракона». Так как р моем местонахождении дежурный персонал не знал, а медицинская академия состоит из десятка корпусов, то Опанасенко успел вернутся в нашу коморку привести меня в чувство, благодаря чему я, до сих пор, и жив. Правда, очень устал.
