— И еще, — тщательно уложил он переданные бумаги в планшет и достал из кармана записку. — Приказано передать лично в руки. За ответом приду завтра.
В записке товарищ Сталин просил меня изложить тезисно мои мысли по статье товарища Бухарина, как я ему озвучил их на приеме. Желательно — в максимально простой и доступной форме, чтобы понятно было любому рабочему. Мне бы насторожиться от этой последней приписки, но я не обратил на нее внимания. Подумал, что товарищ Сталин мог что-то не понять в прошлый раз, да не хочет показывать этого обычному студенту. В очередной раз гордыня сыграла со мной дурную шутку.
Мысли я изложил, как и просил товарищ Сталин — тезисно и максимально доступно любому человеку. После чего на следующий день с чистой совестью отдал листки тому же сотруднику ОГПУ, а сам умчался из дома на свидание с Людой. Мы шли в кино. Давно там не были.
В первый раз я пошел на иностранный фильм. Он назывался «Цирк» с Чарли Чаплином в главной роли. Это имя было мне знакомо по прошлой жизни, хотя и только косвенно. Мне было известно, что он комик, актер, был звездой немого комедийного кино. Сам же его фильмы я раньше не видел. И тем интереснее мне было посмотреть на будущую легенду на широком экране.
Мы с Людой хохотали до слез. Как забавно Чаплин отыгрывал бродягу, попавшего в переплет с карманником и случайно ставшего звездой цирка! Люда переживала еще и за главную героиню — дочь хозяина цирка. Ей было обидно за бродягу, не получившего ее любви, но в то же время она была рада, что девушка в конце обвенчалась с другим парнем, в которого влюбилась с первого взгляда. Так в фильме еще и «экшен» был! Пусть и не такой, как в кино будущего. Акробатические трюки под куполом цирка, смертельная опасность для бродяги, которому пришлось идти по канату, а в этот момент на него напали обезьяны… Да уж, режиссер фильма определенно был не обделен талантом и умел как держать зрителей в напряжении, так и дать им выдохнуть и посмеяться.
На время просмотра я позабыл обо всех проблемах, что на меня свалились, и просто отдыхал душой. Даже отсутствие речи не помешало передаче атмосферы и не портило динамику фильма.
Уходили домой мы счастливые и удовлетворенные.
На волне эйфории я не удержался и спросил Люду:
— А ты бы как поступила на месте этой Мирны?
Та задумалась на минуту, и после уверенно ответила:
— Также!
Пока провожал девушку, успел отхватить много долгих и жарких поцелуев. Даже холодная погода не помешала, хоть пару раз Люда и напоминала, что губы можем обветрить. Но это было кокетство. Ей и самой очень нравилось и хотелось больше. Я это чувствовал. Увы, хоть желание развить более «тесные» отношения было обоюдным, Люда стойко держала оборону, и все же призналась, что до свадьбы никак нельзя.
— Так выходи за меня! — выдохнул я, совсем потеряв голову.
Девушка покраснела и тихонько прошептала:
— Я подумаю.
— Чего? — не такого ответа я ожидал.
Но звонкий смех Люды все расставил по местам — меня просто дразнили. Когда я это понял, то тут же попытался защекотать Люду, в «наказание». Это вылилось в новые поцелуи, и расставались мы с большой неохотой.
А на следующий день после того, как я отдал листки с тезисами по статье товарища Бухарина, грянул гром. Шестнадцатого ноября началось очередное собрание Пленума Центрального Комитета. На нем товарищ Сталин начал с зачитывания результатов инициированной им проверки предприятий, на которых был досрочно введен семичасовой рабочий день. Так у него получилось, что я то ли не при чем оказался, то ли действовал под его руководством. Имени моего он не называл, но слова «были проверены жалобы трудящихся, о чем после создан развернутый доклад в виде статьи» интерпретировать иначе было сложно. Особенно тем, кто не знает, с чего все на самом деле началось. И далее товарищ Сталин продолжал:
— … как мы видим, вместо того, чтобы взвешенно оценить собственные силы, указать на необходимость доработки декрета, люди на вверенном им посту пытались выслужиться, — вещал Иосиф Виссарионович. — А когда не получилось, обвинили в своих ошибках доверившихся им людей, и чуть ли не вернулись к крепостному праву! Мы это не должны оставлять без внимания. Все директора заводов, превысившие свои полномочия, должны быть сняты с постов и сурово наказаны! Что касается декрета — никто его отменять не намерен. Но необходимость его доработки имеется, а главное — он должен быть подкреплен законами нашей Советской власти. Я предлагаю Пленуму ознакомиться с черновым вариантом законов, которые необходимо ввести.
Когда я читал стенограмму Пленума, то моему изумлению не было предела. Фактически уже одно это для людей, знакомых со мной и моей работой над статьей, могло сказать, словно я работал по указке Сталина! Но и это было не все.
Через день в ходе Пленума Иосиф Виссарионович обрушился уже на товарища Бухарина и его сторонников. Ловко используя написанные мной тезисы, он в пух и прах разбил его утверждения о необходимости Советской России идти по «американскому пути». Николай Иванович был назван сначала мечтателем, а после и вовсе завуалированно обвинен в попытке контрреволюции.
— … есть мнение, что товарищ Бухарин не до конца понимает, что такое коммунизм. Или же, намеренно искажает его смысл, подспудно пытаясь вернуть нас к дореволюционным порядкам. Он искажает изначальную суть НЭПа, призванного стать переходным периодом, а не начальной базой для развития капиталистических отношений в нашей стране!
Такого жесткого «наезда» на Бухарина похоже не ожидал никто. Все же бывший соратник, пусть и вставший в оппозицию. Особенно этого не ждал сам Николай Иванович. Он даже вскочил на Пленуме и попробовал перебить Иосифа Виссарионовича, но куда там.
Закончил Сталин и вовсе для меня феерично:
— … и все это было подмечено даже не мной, а молодым комсомольцем, беспокоящимся о будущем нашей страны! Именно благодаря товарищу Огневу, мы сейчас хорошо видим, насколько товарищ Бухарин неправ в своем видении развития сельского хозяйства, и сколь опасен такой путь для самих устоев коммунистического общества!
Фактически Сталин сделал меня этой фразой «доносчиком» в глазах одних, «человеком Сталина» в глазах других, и «предателем» в глазах тех, кто знал об участии Бухарина в моей судьбе.
Глава 3
Ноябрь 1928 года
Пленум закончился, а его последствия для меня только начались…
— О, смотрите, Флюгер идет! — раздался голос в коридоре, заполненном студентами.
Понять, кто именно воскликнул, было сложно, слишком много народу. Но по обратившимся на меня взглядам, сразу стало понятно, кого имеют в виду.
Так и не найдя кричащего, я пошел дальше к аудитории. На меня кидали разные взгляды. Кто-то смотрел сочувственно. Кто-то со злорадством. Были и просто любопытные. Но большинство смотрели либо с презрением, либо с брезгливостью. Оно и понятно — только недавно среди комсомольцев разнеслась новость о моем исключении и последующем восстановлении благодаря слову товарища Бухарина, и вот уже товарищ Сталин на Пленуме говорит, что я накатал на Николая Ивановича «донос», раскритиковав его речь. Такая себе «благодарочка». И понятно, почему «флюгер» — тот, кто поворачивается в разные стороны, в зависимости от ветра.
Мог ли я изменить отношение окружающих ко мне? Не знаю. Возможно, но тогда пришлось бы кричать чуть ли не на каждом углу, что с Бухариным я не знаком и его помощь мне, его личная инициатива, а мое мнение о его речи вызвано желанием лучшего будущего стране… Дало бы это что-то? Может и дало. Но мне подобное поведение казалось глупым, да и смысл стараться понравиться абсолютно незнакомым мне людям? Но вот с родителями и Людой объясниться точно придется. Отец пока выступление Сталина на Пленуме не читал — все еще не желает вникать в политику после своего ухода из партии. Но уверен, уже сегодня его на работе просветят. Знает ли Люда, мне пока было неизвестно. Лишь вечером встретимся. Осталось дожить до этого вечера.
