Глава вторая
Внимание, танки!
*27 декабря 1919 года*
— Отходим! — скомандовал гвардии старшина Говоров и метнулся в косой отвод траншеи. — Все в блиндаж!
Артиллерийская перестрелка проходила очень интересно: по количеству орудий у обеих сторон паритет, но артиллеристы РККА имеют богатый опыт контрартиллерийской борьбы, чего нельзя сказать об артиллеристах Войска польского.
Тем не менее, обстрел позиций Красной Армии был очень жёстким и долгим.
Окопная наука шагнула далеко вперёд, поэтому траншеи имеют особую конструкцию и изобилуют блиндажами, которые копали очень глубоко. Узлы сопротивления имели разветвлённую структуру, чтобы нести меньше потерь во время концентрированных обстрелов, но всегда решает количество снарядов, которые противник готов потратить на каждый километр фронта…
Взвод Говорова отступил с передка и укрылся в очень глубоком блиндаже. В подземелье было очень темно, но красноармейцы зажгли фонари и начали оперативное обустройство.
Поляки предприняли ложную атаку, на которую купилось командование, а это был обман, чтобы вывести вражеских бойцов наружу и накрыть их артиллерией.
Иван Анатольевич надеялся, что польские артиллеристы заплатили за это дорогой ценой…
— Гитару достаньте — нам тут торчать ещё несколько часов — это самое малое, — приказал Говоров.
Болтают, что у поляков всем руководят англичане и французы, приславшие в Войско польское своих боевых генералов.
«Вот и вся независимость…» — подумал Иван с неодобрением.
Он-то уже думал, что возьмёт отпуск, который, по совокупности выслуги, вернётся домой, посмотрит на новый дом, который дали его семье. Его-то изба, построенная общиной, уже разваливалась, но его жена, Марья, подсуетилась и подала заявку в райисполком — выделили новостройный дом с неплохим приусадебным участком, как жене фронтовика.
«Вот не сиделось полякам у себя дома…» — Говоров достал из подсумка кисет и начал скручивать папиросу.
Но действиями поляков был недоволен не только он. Он видел недавно генерала Немирова — тот ходит раздражённый. Ходит молва, будто генералу в мирное время будет совсем нечего делать и он зачахнет, но сейчас видно, что мира он ждал, как и все.
Говоров тоже считал, что Аркадий Петрович, который разрешил ему обращаться к нему по имени-отчеству, не сможет жить без войны. Но теперь его мнение изменилось — человек устал.
«Эх, может, уйти из армии?» — задумался он. — «Как с поляками закончим, вернуться домой, в артель каменщиков устроиться и жить, как человек? Сколько удача может длиться?»
Столько боёв пройдено, а ни одного серьёзного ранения. Даже офицеры, под началом которых он воевал, не миновали ранений и контузий, а кого-то даже убило, но самого Ивана будто сам Бог хранит…
Он считал, что вечно это продолжаться не может, поэтому надо соскакивать с этого поезда, как будет возможность.
«Эта война и всё — домой», — решил он для себя. — «Буду каменщиком — это честная работа».
Можно было дослужить ещё шесть лет и попасть под приказ, а там военная пенсия и почёт, но что-то подсказывало Ивану, что войны никогда не закончатся.
Его уже до омерзения достало жить в такую напряжённую и кровавую эпоху — в пятом году его дядю застрелили, в семнадцатом он уже третий год воевал против немцев, потом вступление в РККА, бои против корниловцев, японцев, а теперь вот поляки…
«А дальше кто?» — спросил он себя, даже не слыша «Первый день осени», исполняемый гвардии сержантом Астаховым. — «Англичане и французы? Турки? Кто-то же обязательно пойдёт против нас — они не могут без этого…»
Политрук говорил на одном из занятий, что армии стран Антанты деморализованы слишком долгой войной, поэтому новая война невозможна, но вот поляки пришли.
— … но завтра нас просто может не быть под этими звёздами, — пел гвардии сержант Астахов. — О ком-то забыли, кого-то нашли, кого-то мы бросили…
Почему-то, Говоров подумал о бывшем царе. Николай Романов недавно, четыре дня и сотни километров назад, выступал перед красноармейцами — это была запись, транслируемая через громкоговоритель.
Он винился, жалел, что пустил к власти подонков и мерзавцев, молил о прощении, но у Говорова нет к нему веры, впрочем, как и у остальных.
Было непонятно, зачем всё это нужно — царя никто не простит. Но все слушали.
На вокзале Твери собрались люди, чтобы послушать, как он умоляет о прощении.
«Видать, Ленин его крепко прищучил, раз Николашка так исполняет…» — подумал Иван с усмешкой. — «Но с корниловцами получилось хорошо — многие из них сдались именно из-за того, что царь их попросил. Непонятно им стало, за что они бьются, раз сам царь против…»
Снаряды падали, а Астахов начал исполнять офицерскую «Гори, гори, моя звезда» — она офицерская, потому что многие офицеры её просто обожают, но и среди красноармейцев хватает поклонников.
Ивану она не особо нравилась, потому что звучала, на его взгляд, слишком старорежимно. Вот генерал Немиров её тоже не особо любит, чего не скажешь об остальных бывших офицерах царской армии…
Шли часы. Поляки отнеслись к артиллерийской подготовке очень серьёзно, поэтому дубасили по квадратам с короткими перерывами — в среднем, делали паузы на двадцать-тридцать минут.
Прямых попаданий в крышу блиндажа не случалось, и это было просто отлично. Вряд ли 75-миллиметровый французский снаряд смог бы пробить четыре метра древесины и земли, но хорошего тоже будет мало.
Через полтора часа в блиндаж влетел вестовой от командира роты.
— Товарищ гвардии старшина! — обратился он к Ивану. — Приказ — выдвигаться на позиции и занимать оборону! Броневики в пути!
Значит, командование удостоверилось в том, что артиллерия противника сказала всё, что хотела и теперь пришло время для настоящего наступления.
— Все на выход! — скомандовал гвардии старшина. — В колонну по двое!
Ударный взвод построился на раскуроченной местности, после чего они помчались в тыл.
Никто не собирается оборонять эти руины — это тяжело и бессмысленно. Траншей, фактически, нет.
Вместо этого стоявшие на передовой подразделения ушли на позиции в тылу, где за несколько ночей были выкопаны новые траншеи, прямо по линии лесопосадок.
Всё укрыто досками со снежным настом, поэтому вражеская авиаразведка вряд ли что-то рассмотрела. Там даже применялась особая технология — укладывали доски и потом сыпали разрыхлённый снег через сито, чтобы выглядело естественно. Оно и выглядело.
Единственное, Говоров не до конца понимал, как организованы пулемётные точки и как прятали опорники, но его задача простая…
Спустя пару десятков минут они услышали, как по оставленным позициям вновь дубасит вражеская артиллерия, а ей отвечают советские батареи. Там специалисты внимательно слушают в специальные устройства и примерно узнают координаты вражеских батарей, после чего те накрывают очень плотным огнём.
Противник тоже так делает, поэтому после серии отработок артиллеристы меняют позицию. Всё давно продумано.
— Бочка здесь? — спросил Говоров.
— На месте! — ответил пулемётчик, старший сержант Курочкин. — Щас подключим, товарищ гвардии старшина!
Именно на этот бой всем ударным взводам выдали пулемёты системы Максима, чтобы обеспечить нужную плотность огня.
Но пулемётчики с Мадсенами от этого никуда не делись — теперь во взводе суммарно шесть пулемётных расчётов. Изначально было четыре, по два на отделение, но сейчас случай особый…
Чтобы чувствовать себя более комфортно, красноармейцы дополнительно окопались и накидали по местам мешки с песком, до этого сложенные на дне траншеи.
Может показаться, что помещать в траншеи ударные подразделения — это избыточно, но командование довело, чтобы все понимали, что в наступлении будут участвовать вражеские штурмовые группы, подготовленные из отборных солдат. Это элита польских войск, против которой обычные стрелковые подразделения могут и не устоять.
