— Гранеными — бей!!!
Слишком много среди мокшан воев, облаченных в кольчуги, да теплую одежду под них одетую. Их срезнями не взять — потому приходиться уже сейчас расходовать «неприкосновенный запас» особо убойных…
Пока я потянулся к колчану да достал «снаряд» с бронебойным наконечником, изготовился к залпу и враг. Взлетели в воздух стрелы одновременно — и только отпустив хвостовик своей, я тут же закрылся щитом. Вовремя! Один и сразу второй тяжелый, крепкий удар в защиту потряс меня, заставив целый заряд адреналина бешено выплеснуться в кровь! А рядом на снег упал с пробитым горлом дружинник из десятка Петра… Бьет толчками из раны кровь, тянет ко мне руки молодой мужчина, у кого в Ижеславце осталась жена и двое малых деток, смотрит молящим взглядом — мол, помоги, брат! Не хочу умирать! Это в глазах я его читаю отчетливо — а вот произнести ратник уже ничего не может, только хрипит, да бешено вращает глазами, еще не веря в скорую смерть…
Но вот затрясло воя на снегу — и потух взгляд очередного русича, отдавшего живот за други своя. Стали детки его сиротами — а сколько еще жизней заберет эта война?! Сколько сыновей и дочерей не дождутся отцов своих этой зимой?!
И все же, пусть лучше гибнут мужчины, чем женщины и дети…
— Бей!!!
…Всего полсотни всадников закружило на льду, посылая в сторону берега стрелы — уже давно бы ушли они, да гонит мокшанских ратников в бой Яса Чингисхана! Не могут они бежать без приказа — иначе казнят их, с охотой казнят монголы в назидание остальным покоренным! А еще столько же воев спешились, уже ползут вверх по берегу, проваливаясь в сугробы…
— Десятки Белгородских ратников — бейте по тем, кто поднимается наверх! Остальные — добиваем всадников!
И вновь летят стрелы в обе стороны… А указательные и большой палец правой руки уже онемели от напряжения; все сильнее болят при каждом натяжении тетивы мышцы… Пот заливает и раздражает глаза, и каждый раз хватаясь за стрелу, я в ярости скалюсь от боли — и ненависти к пришедшему на Русь врагу, что все никак не желает умереть или же бежать… Сражаюсь словно заведенный, будто какой автомат: достал стрелу, наложил на тетиву, натянул — спустил хвостовик. И снова достал стрелу…
В грудь что-то тяжело ударило — и осознал я себя лежащим на снегу. Всего мгновение не понимаю, что произошло — но потом приходит осознание случившегося… В ужасе скосив глаза вниз, я замечаю торчащее из тулупа древко стрелы — и онемев от ужаса, бешено хватаюсь за него руками, ожидая, что овчина под ними окажется мокрой от крови… Однако с удивлением и одновременно радостью осознаю, что вражеский срезень лишь рассек одежду, однако кольчуги взять не смог, инерцией удара опрокинув меня на снег…
А всего секундой спустя бросившийся ко мне десятник Петр, увидев, что я не ранен, помог встать и радостно произнес:
— Бегут, бегут вороги!
И действительно, потеряв еще десяток конных стрелков и не менее двух десятков тех, кто пытался подняться на высокий берег, да так и остался лежать в сугробах, мокша, наконец, не выдержала обстрела! Оставшиеся пешцы принялись спешно скатываться вниз, в то время как всадники подвели соратникам лошадей, продолжая стрелять для острастки, обернувшись назад. Я же зычно воскликнул, стараясь, чтобы меня услышала вся сотня:
— Бросьте их! Пусть бегут к своим!
И уже тише, себе под нос:
— Оправдываясь за бегство, наверняка ведь станут клясться, что нас было не меньше тысячи…
Глава 19
Хрипло дышат вои, бегущие на лыжах, да поочередно тянущие за собой волокуши с ранеными. Из двенадцати человек, правда, только семеро получили ранения в ноги или потеряли слишком много крови, чтобы перестать двигаться самостоятельно. Но и этих семерых тащить ой как тяжело! Ведь чтобы не терять в скорости движения, каждого «подранка» тянут сразу четверо дружинников, неминуемо быстро устающих. И хоть мы и тренировались бежать на лыжах с палками с первого же дня устоявшегося снега, да все одно тяжко после боя, с волокушами, да поминутно оглядываясь назад, ожидая преследования!
Ох, и надолго же я запомню эти три версты…
Лишь когда вдалеке показалась пока еще смутно различимая преграда из рогаток, я облегченно выдохнул. Успели! Хоть и не верилось, что мокша вернется как только мы покинем свою позицию, или, что темник, получив известие о засаде, тут же бросит нам в погоню сильный отряд — и все же гнали мы изо всех сил, будто поганые действительно на плечах висят! Но обошлось. Все-таки и рогатки мы старались делать из прочных, крепких стволов молодых деревьев, что не разрубишь с двух ударов, и татары наверняка ведь должны были переполошиться, получив известия о «многочисленном» противнике… Глупо на их месте было бросаться в драку без подготовки и разведки, очертя голову.
Кречет, выехавший навстречу к нам вместе с бродником, напряженно спросил, тревожно поглядывая на волокуши с ранеными и тянущих их упревших, залитых потом воев:
— Сколько?
Затормозив возле дядьки и пару раз глубоко вдохнув, восстанавливая дыхание, я отрывисто произнес:
— Девять человек погибло. Еще дюжина раненых, из них семеро тяжелых.
Ждан огорченно мотнул головой:
— Это ж надо, а? Пятая часть сотни выбыла с первым же боем! Татар хоть сколько-то побили?
Кречет раздраженно осадил «вольного воина»:
— Ты в разговоры сотников не встревай, умник. Вон, с ранеными помоги!
Бродник возмущенно цокнул, но отъехал от нас, а дядька меж тем, повторил его вопрос — только в менее осуждающей форме:
— Тяжелый бой был? Сколько поганых явилось? И скольких удалось положить?
Я последовательно ответил на все вопросы:
— Вначале был разъезд половецкий, два десятка. Их не тронули, дали вернуться к своим, себя не обозначая. Затем пришло две сотни мокшан, у многих были топоры — мокше, видать, сподручнее рогатки рубить… Вот их мы и обстреляли — да и положили многих. Из двух сотен всего десятков семь ушло, самое большое! Однако же и они били по нам в ответ. Так что…
Кречет сумрачно кивнул, после чего заметил:
— Одного к шести, значит, разменяли.
— Ну почему к шести? У нас раненые, глядишь, еще восстановятся. Пятеро задеты несильно, остальных местные заберут. А мокша своих бросила на льду кровью истекать, да на морозе! Мы луки их лучшие, клинки да стрелы сколько успели, собрали — вот и насмотрелись, как «подранки» их отходят… Местные-то пришли?
— Да.
Дядька односложно ответил, при этом обратив свой взгляд на пологий берег. А я принялся искать глазами «ополченцев» — стариков и подростков из местной веси, чьи жители уже целиком перебрались в лесные схроны, и по уговору с нами должны были приютить, да выходить раненых. И вскоре я действительно разглядел нескольких лыжников, двинувшихся к волокушам — явно не из числа дружинных. А Кречет меж тем уточнил:
— Ну что думаешь, отправят они вперед сильный отряд?
Я пожал плечами:
— А как еще? Не сунутся же всей туменой — вдруг тут целиком рать рязанская встала? Но и пары сотен воев уже недостаточно, чтобы пробиться вперед — они это сейчас хорошо понимают. Думаю, пошлют не менее тысячи всадников, тех же мокшан да половцев — ну, а коли те встретят большую рать, то гонцов в тумену с запросом о помощи отправят.
Дядька сумрачно кивнул, после чего глухо, с легким напряжением в голосе спросил:
— Встречаем, как и задумали?
— А почему нет? У меня в сотне более восьми десятков на ногах, им только отдышатся дать — да костры разжечь, можно уже и не таясь. Вспотели на бегу, а сейчас встанут — тут-то мороз и придавит. У самого ведь спина уже холодеет нещадно!
…Преградить реку рогатками — отличная идея. Только работает она не всегда — в том смысле, что низкий берег зачастую вполне проходим для всадников, и преграду при желании вполне реально обойти. Естественно, мы учли это и постарались разместить рогатки там, где даже низкий берег имеет возвышенность или резкий, отрывистый спуск к воде, протянув до него преграду. Но так получается не везде… Позиция Кречета — «неудобная» как раз для нас: низкий берег Прони имеет здесь пологий, длинный покатый спуск, да еще и ветер сметает снег на реку — чем, кстати, наши и воспользовались, растопив полыньи с расчетом прикрыть их снеговой шапкой. Вроде ведь все естественно выглядит! А чтобы побыстрее схватились, накидали туда сухой травы по совету старожилов — лед в таком варианте не держит!
