— Да успокойся ты, — отвечала она, — я и сама до вокзала доберусь, а ты полежи лучше… что хоть с тобой случилось-то?
— Зашёл к Жмене, — начал вспоминать я, — его дома не было. Поговорил с соседской бабулькой, она сказала, что Жменя с утра был. Вышел во двор, встретил Волобуева с приятелями…
— Это который Бык что ли?
— Да, самый он — знакома что ли?
— Слышала о нём и видела много раз, но говорить ни разу не говорила — это ж знаменитый хулиган на районе. И что Волобуев?
— Он меня куда-то повёл, а вот куда, из памяти совсем стёрлось…
— Понятно… — отвечала Марина, пристраивая мне мокрое полотенце на лоб, — лежи и не двигайся, я сейчас чай заварю.
----
Через час с копейками Марина убыла на трамвайную остановку, убедившись предварительно, что я пошёл на поправку. Обещала вернуться в пятницу и строго наказала сегодня по крайней мере никуда из дома не выходить. А я полежал ещё чуток, а потом вынес табуретку на балкон (в хрущёвках же по умолчанию балконы были в каждой квартире, включая те, что на первом этаже), сел и начал читать сегодняшние Известия.
В связи с тем, что новости о кончине Леонида Ильича появились только утром, ничего об этом в газете не было. А что там было? Да вот что — передовица называлась «Вклад в дело мира», и касалась она договора об ограничении ядерных зарядов СССР и США. Слов много было, но понятного гораздо меньше. Рядом огромный раздел про уборку — «Земледельческая продукция идёт в закрома Родины», «Решающие дни страды на востоке страны», «Выше темпы работ на хлебных трассах» и тому подобное. На второй странице прогрессивная мировая общественность сначала бурно приветствовала мирные советские инициативы, а затем гневно осуждала пиратские бомбёжки американской военщиной вьетнамских городов и посёлков. Внизу страницы размещалась на удивление благожелательная статейка ко дню образования Китайской народной республики… а ведь и верно, он же у них 1 октября, этот праздник.
Третью страницу, где размещался огромный очерк о лесной промышленности Коми АССР и несмешной фельетон о злоупотреблениях на железной дороге, я смотреть не стал, а сразу перелистнул на четвёртую. Победа нашей хоккейной дружины тут была освещена очень подробно, две трети полосы про неё было. И фотографий аж четыре штуки… на первой, самой большой, был момент, когда забивал победный гол Якушев, на соседней, поменьше, запечатлена злая физиономия Фила Эспозито со сломанной клюшкой в руках, третья это был общий вид нашей команды, включая тренера Боброва, а на четвёртой я увидел себя… Подпись под ней гласила «Известные люди радуются победе советского хоккея», крупно в центре был взят Савелий Крамаров с поднятыми вверх руками, с одной стороны от него просматривалась та самая подруга с большим бюстом, а с другой — мы с Мариной. Ну вы помните, наверно, качество печати в нашей тогдашней прессе, крупнозернистое и мутноватое, но меня в принципе опознать было достаточно просто… Марину, я думаю, тоже.
Вот так номер, подумал я, сворачивая газету и переводя взгляд на двор (все окна моей двушки выходили именно сюда, на хоккейную коробку, за которой просматривались школа 160 и парк культуры и отдыха. Ничего примечательного во дворе не было, кумушки возле нашего подъезда сидели и грызли семечки, так это они и каждый день делали. С десяток пацанов гоняли мячик в коробке, так и это не диковинка. О, Алла с Обручевым под ручку прошли, но далеко, на пределе видимости. Водки что ли выпить, уныло подумал я, а то так и рехнуться недолго…
Но сделать задуманное я не успел, потому что в дверь в этот момент позвонили. Кого там ещё черти принесли, думал я, открывая замок… а черти на этот раз принесли Тимофея Андреевича Жменю. Собственной персоной. В новеньком коричневом костюмчике, только что из универмага похоже. И с чемоданчиком типа дипломат в руке.
— Не ждал, Антоша? — спросил он, вежливо улыбаясь.
— Неа, — помотал я головой, — вот кого-кого, а тебя точно не ждал.
— Что не приглашаешь-то? — продолжил он.
— Заходи, раз пришёл, — распахнул я дверь на всю ширину, — тапочки вот можешь обуть, — вытянул я какие-то древние тапки с обувной полки.
— Вот спасибо, — он всунул ноги в эти тапки и прошёл прямиком в зал, а там положил на стол свой дипломат и выудил из него бутылку коньяка под названием «Двин».
— Ничего себе, — потрясённо сказал я, — этот тот самый, который Черчилль предпочитал?
— Да, он, — подтвердил Жменя, — но качество у него, конечно, не то, что тридцать лет назад — сам понимаешь, первый закон термодинамики, со временем всё горячее остывает, всё движущееся останавливается, всё хорошее портится.
— Ты мне зубы-то не заговаривай, — сел я на диван, потому что голова всё ещё слегка кружилась, — давай лучше о деле.
— Давай о нём, — легко согласился он, — где у тебя рюмки-то спрятаны?
Я показал где, он ловко выудил две штуки, сполоснул их под кухонным краном и нацедил по пятьдесят грамм ароматного золотистого напитка.
— Понимаешь, Антоша, я тоже из двадцать второго года…
Я чуть не поперхнулся коньяком, но всё же выцедил рюмку до дна.
— Докажи, — предложил ему я.
— Путин, — выдал он мне в ответ, — достаточно?
— Мало, — прохрипел я.
— Ну тогда ещё Ксяоми, четыре-джи и сериал «Игра престолов» — хватит?
— Да, вполне… а как ты сюда попал из нашего 2022-то?
— Ты не понял, — отставил он рюмку в сторону, — я не из две тыщи двадцать второго, а из две тыщи сто двадцать второго…
Конец первой части (вторая появится дня через 3-4)
