К Петербургской республике, в марте месяце, еще даже до прибытия туда Лопухинской кавалерии, присоединился Урал.
Зачинателем этого процесса выступил Оренбургский гарнизонный полк, несколько десятков офицеров которого самоорганизовались по примеру своих коллег из европейской части страны в тайное общество и взбунтовали не только городской гарнизон, но и Оренбургский казачий полк, а там за восставшими, словно снежный ком, последовали и другие части дислоцированные в регионе. К концу марта весь Урал поклялся в верности петербургскому революционному правительству.
Гирей на чаше весов могли оказаться кавказские полки Ермолова, жившие заветами Румянцева, Суворова и Котляревского, но подначенный Волконским Ермолов в заваривавшейся сваре сохранял нейтралитет, даже не помышляя об отводе своих войск с беспокойного Кавказа.
Но и мы, в городе на Неве, не сидели сложа руки. 18 февраля 1826 года Временным правительством был принят Закон «О всеобщей воинской обязанности». Согласно которому, призыву подлежали все мужчины, способные держать оружие, в возрасте от 18 до 35 лет. Срок службы был установлен в три года, но мог быть увеличен, если война продлится дольше. Военнослужащие исправно отслужившие положенный им срок получали по демобилизации целый перечень установленных законом привилегий и льгот, в том числе и налоговых. В законе были детально прописаны и исключения, освобождающие гражданина от воинской службы. Призыву не подлежали священнослужители, учёные, профессора, преподаватели, учителя имевшие более двадцати учеников, печатники и редакторы газет, чиновники и государственные служащие, рабочие и инженерно-технический персонал заводов и прочих производств, а также широкий спектр ремесленных профессий (кузнецы, сапожники, дубильщики, мельники, солевары и прочие), единственные кормильцы в своих семьях. Ещё долго в определённых кругах общественное возмущение вызывала узаконенная возможность откупиться от воинской службы, внеся в казну определенную сумму денег в размере 500 рублей. Этой статьёй закона активно пользовались в основном купцы и фрондирующие привнесённым революцией общественным изменениям дворяне-ретрограды.
Закон вводился в действие дифференцировано и постепенно, для выборочно взятых возрастных групп, вступая в полную силу лишь в отдельно взятых губерниях и уездах на которых сверху спускались свои конкретные квоты, определяющие количество новобранцев и сроки в которые та или иная административная единица должна предоставить новобранцев. Просто у нас ещё не была подготовлена материальная база для инкорпорирования в военную машину Севера всего имеющегося в наличии потенциального призывного контингента.
В рамках этого закона в городах и уездах подчинённых Петербургской республики губерний в помощь действующим частям революционной "Красной армии" лихорадочно формировались отряды народного ополчения. Здесь, на первых порах без определённой доли демократии обойтись было нельзя. Военкоматов ещё не существовало, а штаты военной полиции формировались в таком же экстренном порядке. Ополченцы, а полноценными военнослужащими они становились только после прибытия в лагерь и принесения присяги, сами себе выбирали командиров, как правило из числа бывших солдат-ветеранов или иных местных авторитетов. Разномастно вооружённые отряды, прямо скажем мало отличимые от бандформирований, под командой выборных отцов-командиров, заполонив улицы городов и дороги, получая в пути снабжение, полудобровольные пожертвования мещан, а иногда и просто разграбляя помещичьи усадьбы, худо-бедно, но всё же продвигались к спешно развертываемым учебным лагерям. Там уже за них брались всерьёз и основательно.
В учебных лагерях отряды сводились в роты и полки. Штаб-офицеры и командиры полков назначались военным ведомством централизовано, в приказном порядке. Демократия в учебках сразу заканчивалась, начиналась муштра и насаждение элементарной армейской дисциплины. Конечно, скороспелым эрзац-полкам выходящим из таких учебных лагерей до регулярной русской армии по части слаженности и управляемости в бою было далеко, но и прививаемая здесь новая тактика не требовала от солдат филигранных перестроений и прочих премудростей касаемых в основном показушных плац-парадов, так любимых прежними российскими императорами.
Как известно, военная система государства неотделима от его социальной системы, являясь лишь одним из ее аспектов. Порочная, или лучше сказать отсталая социальная система оказывает негативное, разъедающее влияние на ее военную составляющую. А если к этому добавить еще и роль личностей - российских монарших особ, то становится совсем грустно. Экзерцирмейстерство обожаемое венценосными братьями Павловичами, как то фрунтовая муштра, обязывающая командиров заниматься не боевой подготовкой, а следить за вальтрапами и ленчиками, ремешками и хлястиками, лацканами и этишкетами, накладывалась на ежедневно проводимые разводы и учения, утомительные парады и еще более утомительные репетиции парадов – всё это один раз уже довело Россию до Крымской войны и постыдной сдачи Севастополя. Тот же Пехотный устав 1816 года был весь занят танцмейстерской наукой и ружейными приемами. Об атаке в нем на практическом уровне почти ничего не говорилось.
Поэтому, поспешное формирование новых полков мне было только на руку. У командиров "старой закалки" банально не хватало времени своей муштрой делать из солдат "бездушные механизмы артикулом предусмотренные". Призывники к тому же с резко сокращенными сроками службы учились лишь обязательному минимальному базису – стрелять из ружья и уметь правильно его обслуживать в полевых условиях, азам штыкового боя, передвигаться в колоннах, атаковать противника рассыпным строем, да при обороне научиться «закапываться в землю».
Новое оружие и патроны мы пока в армии старались особо "не светить". Исключение в этом правиле составляли лишь стоящие в Выборге два егерских полка бывшего Отдельного Финляндского корпуса, да отозванные из других полков "застрельщики" - они первыми начали получать новые капсюльные винтовки Сестрорецкого завода.
В отличии от царской армии, с ее печальной бутафорией, в наших спешно формирующихся войсках едва ли не главной книгой стали изданные в 1818 году "Правила рассыпного строя" с внесенными туда недавно важными дополнениями. Эти правила составлялись не балетмейстерами, а боевыми офицерами, они целиком отражали опыт минувших войн. Тактический глазомер, важность инициативы, применения к местности – все это было в полной противоположности с самим затхлым духом этого времени. В царской армии эти тонкие книжки в большинстве полков и поныне оставались "террой инкогнито" даже для офицеров, ведь рассыпной строй на смотрах не спрашивался, в плацпарадные требования не вписывался, а значит его не стоило учить! Времени и так еле хватало на "самое главное": правила стойки, повороты и вытягивание носков. В эти же самые месяцы, набранные на подконтрольных Константину территориях рекруты, вместо того, чтобы проводить полевые учения, активно осваивали недавно изобретенный "военным гением" генерала Желтухина "новый учебный шаг". Все без исключения Павловичи считали за аксиому, что если солдат хорошо марширует на плацу, значит и воевать он будет преотлично. Так вот, этот "желтухинский шаг", предписывалось производить «не сгибая колен»; параллельность шеренг, неподвижность плеч, и прочие занятия, вырабатывающие у солдат "очень полезные" строевые навыки, поглощали все время и все силы свежих пополнений.
Царские "аналитики в погонах" Александровской закваски с ног на голову переворачивали всю военную науку, подразделяли тактику на «боевую и смотровую», при этом утверждая, что смотровая тактика есть условие правильного понимания сути боевой тактики! Воззрения подобного рода выражали официальную точку зрения. За образец принимали не столько боевые примеры, сколько смотровые занятия в учебных лагерях. Но абсурд подобного толка и профессиональная некомпетентность московского верховного командования, ослабляющие многочисленную армию роялистов, играли нам только на руку.
