Аникей тоже посмотрел на меня и мне показалось, что с благодарностью.
— Тут у меня в Слободе столица Северной Руси будет. Сам в ней править стану, без бояр. Надоели они мне со своими распрями хуже горькой редьки. Ничего решить нельзя без недельного базара. Войдёшь в моё правительство, Аникей Фёдорович?
— Господь с тобою, государь Иван Васильевич! За ласку и привет, спаси тебя Бог! Что прикажешь всё сделаю, благодетель!
Царь скривился и поднял руку.
— Ну, хватит, Аникей, а то передумаю.
Старший Строганов сложил ладони на груди крест на крест и снова склонился в поклоне.
— Нужен мне пригляд за торговлей в Архангельске. Слишком много там гостей иноземных. И англичане, и голландцы… Лес рубят и вывозят. Скоро Двина обмельчает, берега лысыми станут и осыпятся. Да и пушнину считать надо. Доходит до меня, что иноземцы покупают железо и пеньку. Надзирать за сим сможешь?
— Смогу, государь! Разреши самому торговать лесом с немцами?
— Не разрешаю, Аникей Фёдорович, — покрутил головой Ивыан Васильевич. — Какой с тебя тогда контролёр? Сам нарушать начнёшь! Только то, что найдёшь сверх меры, что в документах прописана. Деньги с этого товара твои, штраф, что возьмёшь с гостя воровского — в казну. Ясно сказано?
— Ясно, государь.
— Серебро ищите, плавьте и всё в казну направляйте. Не обижу за то. Но чтобы было без обмана…
— Господь с тобой, государь! И в мыслях не…
— Не перебивай царя! — чуть возвысил голос Иван Васильевич. — Сказано ведь: «… и по делам узнаём их…»
Аникей понурился, уперев седую бороду в крепкую грудь, обтянутою бархатным даже не кафтаном, а каким-то «казачьим» камзолом.
— Боярин Фёдор Никитич Юрьин ещё хотел спросить. Послушайте его внимательно. Многое ему открыто, но многое и знать хочет. Спрашивай, Федюня.
Я мысленно ухмыльнулся. Царь вроде и приподнял меня над купцами, и в то же время, «федюней» опустил, так опустил.
— Спросить хотел следующее… На Урал-камне знаю, что нашли вы руду железную чёрную, что другое железо к себе клеит. Нет ли, случайно, с собой?
Аникей вылупил на меня глаза.
— Дык… Привозили же образцы. Отдавали царю-батюшке.
Аникей с тревогой глянул на царя.
— Привозили, — кивнув головой, подтвердил Иван Васильевич. — На кузню снесли.
— С собой только компас, — растеряно добавил Строганов.
— У меня есть, — пробасил один из сыновей и почему-то покраснел.
— У тебя? — удивился Аникей. — И зачем тебе?
— Забавно, — ответил красный как рак сорокалетний мужик.
— Тю-ю-ю, дожили, — всплеснул руками отец. — Не назабавились ещё?
— Детишек веселю. Внучат. Для них забава. Через тонкий стол железки движутся забавно. Гвозди пляшут на столе.
— И у меня есть, — тоже на глазах краснея, сознался младший Строганов — Семён.
— А ты кого забавишь? У тебя ведь не только детишек, но и жонки нет?
— Девок, — стесняясь, прошептал Семён.
— Тфу, млять! — сплюнул и выругался Аникей и тут же упал на пол протирать рукавом персидский ковер. — Прости, государь. В сердцах я.
Иван Васильевич сначала опешил от такой «непосредственности» Строганова — старшего, а потом рассмеялся и смеялся долго и заливисто. От души, как говорится.
Пока он веселился, я выжидательно смотрел на Строгановых. Строгановы тоже косясь поглядывали на меня, выжидая успокоения монарха. Наконец государь вытер последние слёзы и, икнув, жестом показал мне поднести ему холодного кваса. Только изрядно отхлебнув, самодержец, призывно дёрнул рукой в сторону Строгановых: «Говорите!», дескать, но сказал я.
— Мне бы любое количество подошло. Отдадите забаву?
Яков и Семён покраснели и полезли каждый в свою мошну.
— Вот, боярин, — сказал Яков, взяв в руки оба куска магнита и протягивая их мне.
Я посмотрел на царя, тот разрешил Якову подойти ко мне.
— Дык, — глубокомысленно произнёс Аникей. — Это железо, чтобы ковать, надобно плавить. Мы пробовали… А тутача печи плавильной нет. Значит у кузнеца то железо лежит.
Я задумался.
— А что-то есть из того железа сделанное?
— Как не быть? Ножи справные получаются.
— Продать можете? — спросил я.
— Можно и продать, можем и подарить, но теряет железо липкость при переплавке.
— Это не важно, — махнул я рукой.
— Тогда, — Аникей задумался. — Примешь ли в дар такой нож?
— Приму. Что ж не принять. Я тебе свой подарю. Дашь на дашь, пойдёт.
— Дашь на дашь — ладный торг, — согласился и Строганов. — В гостиный двор приходи, боярин.
Я скривился.
— Лучше ты приходи ко мне в хоромы. После вечерней службы. Сговорились?
— Сговорились, — сказал и вздохнул Аникей, понимая, что проиграл мне статусную дуэль.
— Сено к корове не ходит, — подумал я, и услышав, как удовлетворённо хмыкнул Иван Васильевич, мысленно показал ему язык.
— Зачем тебе это железо? — спросил государь, когда Строгановы покинули его приёмный покой. — Забавляться?
Я подумал говорить и правду и решился.
— Понимаешь, какое дело, государь. Ртуть ещё можно вывести с помощью иголок.
— Как это?
На лице царя изобразилось такое не понимание, что можно было писать портрет Емели-дурака.
— А так! Ртуть-то в крови?
— В крови…
— Втыкаешь иголку в тело, а на липкую иглу ртуть-то и липнет.
— Да ну?
— Вот тебе и «да ну»…
Иван Васильевич подумал и сказал, крутя головой:
— Не дастся. Ей Богу, не дастся.
Я пожал плечами и скривился. Царь нахмурился и посмотрел на меня.
— Что за иглы?
— Нет пока этих игл. Ещё кузнец не выковал.
— Бр-р-р, — царя передёрнуло. — Не согласится. Она страсть, как пытки не любит смотреть. А тут… Бр-р-р…
— Да там иголочка будет тонкой, как у пчёлки жало. И «укус» такой же. Зато польза огромная. Царица ведь не хочет уже есть сарацинское пшено? А надо. Так и иголки.
— И куда тыкать будешь? — ещё больше нахмурился царь.
— По всему телу сразу двадцать игл надо вколоть.
— Матерь Божья! — воскликнул царь и размашисто перекрестился. Лицо его стало жалостливо страдальческим. — Как же так? Душеньку мою… Исколют…
— Иван Васильевич! — вырвался у меня возмущённый возглас обращения «не по форме». — Да стоит ли так убиваться по не сделанному⁈ Когда сделают иголки, тебе воткну, тогда и плачь! Не захочет, царица, и ладно. Тебе будем ставить. Тебя же тоже травили ртутью, государь? Во-о-от… Ты же воин⁈ Во-о-от… Ты любую боль вытерпишь! А на тебя глядючи, может и царица сподобится.
— Так их ещё и многажды ставить надо будет? — раскрыл от удивления рот Иван Васильевич. — Ох и знатный из тебя палач получиться, Федюня! Не на него справу ты нацелился?
Я помолчал, вроде как упрекая государя взглядом, а сам подумал, что легко при помощи только тонких игл, заставил бы говорить практически любого.
— Злое говоришь, государь. А я ведь вылечить и царицу и тебя хочу. Не хочу, чтобы и ты и она умирали.
— Но ты ведь не лечил никого втыканием игл, Федюня! — возмутился государь.
— Не лечил, но учитель…
— Убил бы я твоего учителя. Вот в кого бы я иглы загнал! — схватившись за голову застонал Иван Васильевич.
— Зря ты так, государь. Он когда про отравление сулимой рассказывал, показывал эти самые точки, в которые иглы вставлять надо. Вот здесь, здесь, здесь, здесь…
Я показывал точки, а царь видя некоторую систему в выборе точек постепенно успокаивался.
— А ну покажи ещё! — приказал он.
Я снова показал в том же порядке нужные точки.
— А ещё?
Я показал.
— Экзаменуешь? — усмехнулся я. — Показать тебе точку, на которую я нажму, и ты мне всё расскажешь?
— Не пужай! Не из пужливых…
— Ну, так хочешь? Чтобы убедиться, что грек был не дурак.
Царь, понял, что попался, вздохнул и сказал:
— Ну, покажи. Токма… Смотри мне!
Он погрозил пальцем.
— Я аккуратно.
Подойдя ближе к сидящему на троне царю, я, недолго думая, сунул два своих тонких, но привыкших к отжиманию, пальцев в межключичную впадину.
